Записки орангутолога

— Очень хорошо, Танечка! Я чувствую, вы тщательно проработали все первоисточники. Одна небольшая просьба — прижимайтесь ближе к Ленину. Ближе. Ближе. Еще ближе.

 

Туман рассеялся (а значит и катерок смог придти за нами) только через два дня, как раз в тот момент, когда на всем острове кончилась морошка, а все мы уже и смотреть не могли на вареных, благоухающих рыбой чаек. Наконец-то нас забрали с острова. Все полтора часа хода до Харлова мы сидели в теплой, сухой каюте и пили настоящий — то есть пресный — чай.

На кордоне егеря, вспоминая о наших мытарствах, подарили нам с Игорем соленую семгу и обещали истопить баню. Но в баню мы так и не попали.

Только мы развесили наши вещи у печки кордона, а Игорь стал заботливо перебирать свои сушеные, но успевшие слегка заплесневеть белые грибы, как с моря послышался знакомый гудок — идущий в Мурманск «Петродворец» собирал пассажиров.

* * *

На знакомом корабле мы снова в целях экономии и с надеждой на добрых попутчиков взяли билет на палубу. Но добрых попутчиков не было, и мы весь рейс голодные и холодные в своих шинелях проболтались по всем палубам «Петродворца».

Особый приступ голода у нас вызвал интерьер каюты помощника капитана. Дверь его жилища была приоткрыта как раз настолько, чтобы перед нами предстал удивительный натюрморт, достойный кисти малых фламандцев — зеленая пузатая бутылка болгарского коньяка «Плиска», граненый стакан на четверть наполненный этим напитком и початая пачка шоколада «Золотой ярлык». Рядом лежал апельсин. Кроме того из каюты пахло хорошим табаком.

Мы, глотая слюну и вспоминая вареных птенцов чаек, соленый чай и пресную морошку побрели по кораблю дальше.

* * *

В Мурманске у нас хватило денег только на билет в общем вагоне до Москвы, на две буханки белого хлеба и на триста граммов самого дешевого колбасного сыра. И еще на проезд в московском метро.

Наши закопченные шинели так благоухали, что на обратном пути в поезде никакие жалостливые песни уже поднаторевшего в игре на мандолине Игоря не смогли надолго удержать проходящих мимо попутчиков, и результаты колядок были намного скромнее, чем по дороге на север.

Однако и этого нам хватило, чтобы немного приободриться. А когда до Петрозаводска оставалось всего два, часа мы решили, что грех проезжая через Карелию не побывать и в Кижах. И мы вышли в Петрозаводске. На день.

На вокзале нас тут же остановил военный патруль и сначала попросил предъявить документы. А когда мы показали гражданские паспорта, то потребовал немедленно снять с шинелей разноцветные погоны, чтобы не позорить Советскую Армию. Что мы и сделали.

Мы сдали в камеру хранения рюкзаки с ружьем, мандолиной, соленой семгой и полусушеными грибами. На деньги, извлеченные из неприкосновенных запасов взяли билеты на один из последних в этом году рейсов «Метеора» до Кижей (навигация и туристический сезон заканчивались) и поехали.

 

А у нашего курса в этот день началась педагогическая практика по химии. Наш знакомый Толик (прославившийся на военных сборах тем, что на броневике гонял в соседнюю деревню за водкой) в своем классе давал тему «Щелочные металлы». Он даже выпросил на кафедре химии металлический натрий — для того, чтобы удивить учеников. И это ему удалось. Начался урок. Толик достал банку с натрием. Весь класс притих, а методисты, сидевшие, как двоечники, на задних партах, довольно зашушукались.

Толик объяснил классу, что натрий — очень агрессивный металл, который мгновенно вступает в реакцию с кислородом воздуха и парами воды, образуя при этом сильную щелочь и поэтому его хранят под слоем керосина.

Потом Толик не спеша открыл банку, достал рукой большой тускло-серебристый кусок натрия и протянул его в сторону класса. Все ученики увидели его сочащуюся керосином пятерню, сжимающую щелочной металл.

— Натрий руками брать нельзя — торжественно и наставительно сказал детям Толик. С одним из методистов стало плохо.