Записки орангутолога

Там, к моей досаде, дежурила стайка итальянок, возглавляемых вездесущей обладательницей роскошного бюста. Первым им в лапы попался безобидный немец, который, как всегда с булкой лез в воду — кормить рыб. Немец явно не понимал по-итальянски, итальянки были слабы в немецком, поэтому дамы гневно выговаривали немцу на примитивном английском (которого немец тоже не знал, но хорошо понимал я), сопровождая свою речь выразительной жестикуляцией. Темпераментные итальянки доказывали флегматичному ихтиологу, что у рыб от хлеба может случиться несварение желудка. Увидев, что немец никак на это не реагирует, они решительно отняли у него булку. Порожний и рассерженный немец в воду не полез, а направился к ближайшему ресторанчику под открытым небом, расположенному тут же, на пляже — кружкой пива успокоить нервы.

Итальянки тем временем нашли новую жертву, Из воды на пирс выбрался мужчина, в руке у которого был большой осколок тридакны. Полуголая стая гринписовок набросилась на него, а атаманша отняла некондиционную ракушку и с криком «Все должно принадлежать морю!» швырнула иверень в воду.

Увидев это безобразие, я снял один ласт и попытался в него засунуть трохуса. Но моллюск там не помещался, и я спрятал его туда, где уже хранились иглы морского ежа. Я подплыл к пирсу, снял ласты, маску, трубку и не спеша поднялся по лестнице. Шумные итальянки стояли плотной стеной, как футболисты, блокирующие ворота при штрафном ударе. При моем приближении женщины почему-то перестали галдеть, а потом расступились, и я свободно прошел сквозь строй, элегантно, как мне показалось изогнувшись, чтобы случайно не задеть обольстительное чудо пластической хирургии.

Я добрался до своего лежака — места под солнцем — и только там понял, почему «таможня дала добро». Причиной была не моя майка для купания, на которой были изображены советские серп и молот, американский звездно-полосатый флаг, скрипичный ключ, нотный стан с записью гимнов обоих государств и яркая надпись по-английски «Советско-Американский молодежный оркестр». Нет, причина легкой оторопи итальянок была глубже, вернее ниже — в моих плавках, рельефно облегающих огромный конус раковины, орнаментированной толстыми иглами карандашного морского ежа.

* * *

За неделю я так хорошо изучил наш риф, что некоторых рыб стал узнавать «в лицо», и старые приятели мне слегка надоели. Поговорив с бич-боем, я выяснил, что у берега пансионата, расположенного в пяти километрах от «Жасмина», рифы были гораздо обширнее и потому богаче ихтиофауной. Поэтому я начал регулярно навещать Coral Beach — так назывался тот пансионат.

По шоссе, проложенному вдоль берега, пассажиров развозили такси — маленькие, разномастные, очень потрепанные частные фургончики, напоминающие наши маршрутки. Египтяне (вне зависимости от пола) платили за проезд в них один фунт, белые женщины — тоже фунт, белые мужчины — два фунта, с меня же (вероятно как с чересчур белого) постоянно требовали четыре (только однажды удалось сторговаться до трех).

Потеряв на нескольких поездках кучу денег, я наконец нашел способ передвижения, и сохраняющий мои фунты, и заметно улучшающий мое настроение.

В Coral Beach я уезжал на «маршрутке» сразу после завтрака. Как всегда, еще до посадки в транспортное средство, я начинал отчаянно торговаться с водителем. Мы сходились на трех фунтах. Он, как водится, отвозил меня до конечной остановки и там все равно брал на фунт больше.

Я проводил в роскошном безбрежном коралловом лесу целый день, а около пяти часов вечера направлялся по обочине шоссе к себе в отель.

Начало пути было жарким — солнце даже у горизонта пекло немилосердно. Но светило, краснея и остывая, быстро скрывалось за горами. С моря дул освежающий ветерок, я переставал щуриться и все бодрее шел к далекой светящейся вывеске «Жасмин».

С сумерками из своих укрытий появлялись многочисленные такси-фургончики и, включив фары, целыми стаями носились по шоссе в поисках пассажиров. И белый человек, с большим полиэтиленовым мешком, из которого выглядывали ласты и трубка для ныряния, устало бредущий по дороге, проложенной через пустыню Восточная Сахара, был для них даром небесным — как минимум пятью фунтами, лежащими на обочине. Поэтому таксисты, что бы не упустить добычу, начинали еще издали заливисто гудеть привлекая таким образом мое внимание, потом подъезжали ближе, останавливались и открывали дверцу своей колымаги. Я, злорадствуя в душе, дружелюбно улыбался очередному извозчику, отрицательно мотал головой, перебрасывал мешок с ластами на другое плечо и брел дальше. Водитель, открыв рот смотрел, как ветер безнадежно уносит в пустыню уже, казалось, положенные в карман пять фунтов, быстро сбавлял цену до стоимости коренного жителя или белой женщины. Но я был непреклонен, и с невозмутимостью верблюда неторопливо продолжал свой путь, экономя таким образом наличные, а заодно получая огромное моральное удовлетворение.

* * *

Я оторвался от своей коллекции и посмотрел в окно. Было совсем темно. Я оделся и пошел в столовую — ужинать.