Записки от скуки

LXXXIII

Поить вином простолюдина — дело, требующее большой осторожности. Один мужчина, живший в Удзи, знался с неким Гукакубо — священником из столицы. Священник этот был отшельником, человеком весьма изящным и привлекательным и доводился ему шурином, поэтому отношения между ними поддерживались самые сердечные. Однажды за бонзой в столицу был прислан конь и слуга. Гугакубо встретил слугу словами:

— Дорога предстоит дальняя. Прежде всего надо, чтобы ты пропустил разок, — и предложил ему сакэ.

Тот чарочку за чарочкой, чарочку за чарочкой выпил-таки изрядно. Потом он прицепил к поясу меч, что придало ему весьма бравый вид, приведший Гугакубо в хорошее расположение духа, и пустился в дорогу, сопровождая священнослужителя.

Где-то в районе Кобата[133] путники повстречали монаха из Нара, а с ним — большое число воинов. И тут наш провожатый бросился им наперерез и с возгласом:

— Подозрительно, что они делают в горах в такой поздний час? Стой! — выхватил из ножен меч.

Воины все, как один, тоже обнажили мечи и вложили в руки стрелы. Увидев это, Гугакубо умоляюще сложил руки:

— Извольте видеть, он же мертвецки пьян! Простите его великодушно, — после чего все посмеялись над ними и поехали дальше. Провожатый же, обернувшись к Гугакубо, гневно произнес:

— Однако же вы изволили вести себя крайне досадным образом. Я вовсе не пьян. Я желал прославить свое имя, а из-за вас мой меч оказался обнаженным всуе! — и в порыве безрассудства ударил священника мечом, а когда тот рухнул наземь, заорал: «Караул, разбойники!»

Когда же на крик его сбежались всполошившиеся сельские жители, он вдруг заявил: «Это я разбойник!» — и, кидаясь из стороны в сторону, принялся размахивать мечом и очень многих поранил, но в конце концов был схвачен и связан.

Залитый кровью конь священника по той же дороге примчался домой, в Удзи. Домашние перепугались и срочно послали на розыски пропавших большую группу мужчин. Гугакубо нашли на заросшей кустами гардении равнине. Он лежал и тихонько стонал. В Удзи его принесли на руках.

Хотя пострадавшего и спасли от близкой смерти, но ударом меча у него была сильно повреждена поясница, и он остался калекой.

LXXXIV

У одного человека был «Сборник японских и китайских песен», переписанных якобы рукой Оно-но Тофу.[134] Кто-то сказал владельцу:

— У меня, разумеется, нет никаких сомнений относительно вашей семейной реликвии, однако вот что странно: по времени не получается, чтобы Тофу мог переписать сборник, составленный Сидзё-дайнагоном,[135] который жил после него.

— О, значит, это действительно редчайшая вещь! — ответил тот и стал беречь рукопись пуще прежнего.

LXXXV

Как-то заговорили, что в глубине гор водится такая тварь — называется кот-оборотень. Он пожирает людей. Один человек сказал по этому поводу:

— Да вот здесь хоть и не горы, а тоже, говорят, будто кошки с годами становятся оборотнями и случается, что хватают людей.

Эти слухи дошли до некоего Амида-буцу[136] — монаха, сочинявшего стихотворные цепочки рэнга, — он жил поблизости от храма Гёгандзи.[137]

«Я же все время брожу в одиночестве, — подумал он, — надо быть настороже!»

Как-то раз сей монах до поздней ночи сочинял где-то рэнга и возвращался домой один-одинешенек, и вдруг, на берегу речки — кот-оборотень, о котором все толковали, — ну конечно! — кинулся к монаху и готов был уже наброситься на него и впиться в горло!

Обомлев от ужаса, монах вздумал было защищаться — нет сил, не держат ноги. Бултыхнувшись в речку, он завопил:

— Помогите!!! Кот-оборотень! Ой-ой! Ой!!!

На крик с зажженными факелами в руках выскочили из домов люди. Подбегают к речке, смотрят — хорошо известный в округе бонза.

— Что, — говорят, — случилось?

Когда вытащили его из воды, веер и коробочка, которые он получил как призы на стихотворном состязании и спрятал себе за пазуху, исчезли под водой.

С видом человека, спасенного чудом, монах еле притащился домой.

На деле же оказалось, что это прыгнула к нему его собственная собака: она узнала хозяина, несмотря на темноту.

LXXXVI

Отодзурумару, прислуживавший дайнагон-хоину, знался с человеком по имени господин Ясура и постоянно ходил к нему. Однажды, когда послушник вернулся от своего знакомца, хоин спросил его:

— Куда ты ходил?

— Я ходил к господину Ясура, — ответил тот.

— Этот Ясура мирянин или монах? — последовал новый вопрос, и мальчик, смиренно разглаживая рукав, произнес:

— Кто же он такой?… Головы-то его я и не видел.

Он почему-то не видел одной только головы…

LXXXVII

В учении о темном и светлом началах нет никаких наставлений по поводу Дней красного языка.[138] Древние не питали к ним неприязни. Не в наши ли дни из-за чьих-то высказываний возникла к ним нелюбовь?

Говорят, будто дело, начатое в эти дни, не достигает счастливого завершения; будто нельзя в такие дни ничего толком ни сказать, ни сделать; что найдешь — то потеряешь, что задумаешь — не сотворишь. Это глупости.