Записки партизана

Гестаповцы схватили Васильева, скрутили руки назад и увели…

На следующий день Шлыков не явился на комбинат. Покатилов встревожился и попросил Анну Потаповну немедленно проведать Гавриила Артамоновича у него на дому. Шлыков жил в маленьком домике на Дубинке, с женой и дочерью.

Анна Потаповна вернулась через час. Она шла по комбинату, как слепая: с ней здоровались — она не видела, ее о чем-то спрашивали — она не отвечала.

Придя на ТЭЦ, она вызвала Покатилова, и тот сразу понял по ее осунувшемуся, страдальческому лицу, что со Шлыковым что-то случилось.

— Взяли? — спросил Покатилов.

— Сегодня ночью…

Анна Потаповна сказала это так тихо, что Покатилов не услышал и лишь по движению губ понял ее слова. Потом, помолчав, старушка проговорила:

— Это я нечаянно выдала нашего Гавриила Артамоныча!..

Анна Потаповна рассказала Покатилову, как в механических мастерских она наговорила лишнего и что техник Васильев слышал ее слова.

— Он сказал немцам о Шлыкове, — убежденно говорила Анна Потаповна. — Только он!..

— Уходить тебе из Краснодара надо, — сказал Покатилов. — Взяли Шлыкова — возьмут и его друзей.

— Никуда не пойду, — твердила Потаповна. — Если суждено умереть — умру вместе с Гавриилом Артамонычем…

— А о чем просил тебя Гавриил Артамоныч? — спросил Покатилов. — Кто должен, когда вернутся наши, сказать всю правду о Шлыкове? И кто же эту правду о нем лучше тебя знает? Так неужто ты не защитишь от наговоров честь и доброе имя Гавриила Артамоныча?..

Старушку удалось уговорить покинуть Краснодар и благополучно переправить в станицу Бейсуг, в ту самую, где хозяйничал Миша.

Весть об аресте Шлыкова быстро разнеслась по комбинату. Вначале многие не поверили.

— Зачем немцам своего лакея арестовывать? — говорили рабочие. — Просто сбежал Шлыков, боясь нашей расправы!..

Когда же арест Гавриила Артамоновича стал непреложным фактом, многие были потрясены.

Помню, Скокова говорила мне:

— Пожалуй, больше, чем кто-либо другой, ненавидела я Шлыкова. Каждый день встречалась с ним в конторе, каждый день слышала, как дружески разговаривал он с Родрианом и Штифтом. Однажды, не подозревая, что я понимаю по-немецки, Родриан при мне говорил кому-то по телефону: «Шлыков нам предан, как собака». Когда арестовали Лысенко, я была твердо убеждена, что это дело рук Шлыкова. Мечтала даже убить его… И вдруг Шлыков арестован! Когда я поняла, как я ошиблась, как оклеветала его и перед собой и перед товарищами, мне стало стыдно — стыдно, что не поняла, не разглядела героя в человеке, с которым встречалась ежедневно!..

Так же, как и Скокова, чувствовали себя многие на комбинате. И только один человек был рад аресту Шлыкова — инженер Порфирьев.

Он понимал, что Гавриил Артамонович погиб, что ему не вырваться из рук Кристмана и теперь он, Порфирьев, наконец свободен и не зависит от этого властного, всемогущего, страшного Шлыкова. Теперь можно было открыто перейти на сторону немцев и стать первым человеком на комбинате! И Порфирьев, бесспорно, так и поступил бы, если бы не записка, которую в день ареста Шлыкова он нашел на своем столе. В записке коротко говорилось:

«Ваш договор со Шлыковым остается в силе».

Порфирьев понял: Шлыкова нет, но живы его друзья…

Через два дня на комбинат как ни в чем не бывало явился Васильев. Он рассказал, что в гестапо, разобрав, в чем дело, его отпустили…

Вечером, когда Васильев возвращался домой, на одной из пустынных улиц Дубинки его остановила группа молодых рабочих во главе с Котровым.

— Зайдем в хату, Васильев: поговорить надо…

Техник сразу понял, что ему пришел конец. Он попытался было вырваться, крикнуть, убежать, но его схватили. В руке у одного из рабочих блеснуло дуло револьвера.

Васильев признался, что выдал Шлыкова и согласился стать осведомителем гестапо. Немцы даже не пытали Васильева: ему было достаточно посидеть несколько часов в камере, куда приводили арестованных после допросов, чтобы согласиться на все, что от него потребовали немцы…

На следующее утро немецкий патруль нашел на улице труп предателя.

И в это же утро Арсений Сильвестрович приказал перейти в наступление.

Первый удар должен был нанести Яков Ильич Бибиков.

* * *

…Ночь. В чистом высоком небе горят крупные звезды. Отчетливо видно железнодорожное полотно, пересекающее широкую степь. К горизонту тянутся ряды телеграфных столбов. Гудят провода. Чуть слышно шумит невидимая в темноте Кубань. Слева, вдали, темнеют силуэты домов Краснодара.

По узкой дорожке через кукурузные заросли, стараясь не шуметь, крадется группа казаков под командой Бибикова. Двое из них на длинной жерди несут объемистый мешок, который мерно покачивается в такт их шагам.

Кукурузное поле пройдено. Впереди до насыпи железной дороги лежит открытая полоса шириною метров в пятьдесят. Казаки останавливаются. Бибиков осторожно подползает к самому краю кукурузы. Он видит немцев, стоящих на постах около сторожек и дзотов с пулеметами. Их отделяет друг от друга не больше ста метров. Между постами видны фигуры обходчиков.

Бибиков хорошо знает это место: две ночи пролежал он в кукурузе, внимательно наблюдая за дорогой.