Записки Павла Курганова

Петер вбежал в комнату и, не поздоровавшись, зачастил.

— Господин обер-лейтенант, скорей… Они задумали…

Мальчик был настолько взволнован, что назвал меня господином и не поздоровался.

— Стоп. Садись. Воды выпьешь?

Вслед за Петером вошел Владимир. Он был тщательно выбрит и подтянут. Я быстро оделся и подошел к Петеру.

— Ну!

— Шульц! Шульц! Прибежал ко мне ночью, говорит, что у них что-то готовится. Сегодня в одиннадцать часов все собираются в конторе маслозавода. Там что-то произойдет, а может быть и раньше, а что, Шульц сам не знает. Шеф и Гансен держат в тайне. Вечером они исчезнут из города. Шульц послал меня к вам. — Я перевел Владимиру и старшине рассказ Петра.

— Гусаров! Подготовьте солдат к операции!

— Есть!

Я взглянул на часы — половина одиннадцатого.

— Быстрее, старшина!

— Ничего, — спокойно приговорил Владимир, — как этот пацан сказал. В одиннадцать. Ну что ж, езды минут пятнадцать-двадцать, а если с ветерком поедем, и того меньше.

Мы действительно ехали с «ветерком». Наш вездеходик метеором летел по городу, поднимая пыль. Следом поспевал трофейный «Виллис» — недобрая память о «майоре с орденами» — до отказа набитый солдатами. Среди зеленых гимнастерок белела рубашка Петера.

Маслозавод находился за городом, на опушке леса. Он был мгновенно окружен по всем правилам военного искусства. Все дороги, лучами разбегавшиеся от маленького одноэтажного здания с черепичной крышей, гордо именуемого заводом, были перекрыты. Ровно в одиннадцать мы вошли в контору. Вероятно нас заметили, когда мы подъезжали к заводу. В конторе все имело самый нормальный вид. За столами сидело несколько человек, один щелкал на счетах. Нам навстречу угодливо поднялся поджарый, прилизанный человек.

— День добрый, — приветствовал он нас по-польски, — что панам угодно?

— Это шеф, — шепнул мне Петер.

— Я заместитель коменданта города. У вас будет произведен обыск.

— О, проше, проше, пана коменданта, — рассыпался шеф, — мы есть мирные обыватели, пожалуйста, я сам все покажу.

— Сидите на месте, — холодно бросил Владимир, — начнем, старший лейтенант.

В контору быстро вошли Шульц и длинный, костлявый человек с крестообразным шрамом на щеке. Заметив нас, оба остолбенели.

— Гансен, — шепнул Петер.

— Проходите сюда, — проговорил я, — садитесь и сидите смирно.

Вошел старший сержант и доложил, что обыск в цехе не дал результатов. При этих словах подбритые в ниточку усики «шефа» дрогнули.

— Где все рабочие? Почему цехи пустые?

— Сегодня воскресенье, господин комендант, праздник. — «Шеф» улыбнулся еще шире.

— Вот как, — притворно удивился я. — Чем же в таком случае здесь занимаются эти господа?

— Итог подводим, — залебезил шеф.

— Вот оно что, оказывается работаете?

— Так, проше пана, так.

Солдаты обшарили контору. Пока ничего найдено не было. «Шеф» приторно улыбнулся, я злился, но сдерживался.

Внезапно Владимир спокойно подошел к «шефу» и выхватил у него из кармана пистолет. «Шеф» посинел.

— Это что, инструмент для сбивания масла? — спросил Владимир и дал «шефу» по шее.

— Обыскать этих «друзей», — крикнул я.

На сей раз результат был положительным. Пять пистолетов, патроны к ним, ножи.

— Какой интересный инструмент у мирных тружеников маслозавода, — ехидно протянул Владимир, — красивый инструмент.

Я схватил со стола нож — на рукоятке блестели две столь знакомые и столь ненавистные буквы: W. W.

— Ну, «оборотни», допрыгались!

«Оборотни» зеленели, на «шефа» было жалко смотреть. Только Шульц и Гансен сохраняли самообладание.

Я заметил, что Шульц ловит мой взгляд. Он смотрел на меня в упор, на него косился сквозь полуприкрытые веки Гансен. Внезапно Шульц вскочил на стол, дотянулся до висящей над ним картины — как сейчас помню, на ней была нарисована ветряная мельница, сорвал ее, бросил на пол и тронул стену рукой, она подалась, выдвинулся ящичек. Грянул выстрел, за ним второй. Шульц вскрикнул, схватился за грудь и, зашатавшись, тяжело рухнул на пол.

Гансен, оттолкнув солдата, выскочил в окно. Мы бросились за ним. Он помчался по дороге, но, увидев солдат, бросился в сторону, споткнулся и упал. Очевидно, Гансен подвернул ногу. Поднявшись на колени, он выпустил в меня и Владимира, который бежал позади, несколько пуль. Мне обожгло висок. Мы были совсем близко. Гансен лихорадочно перезаряжал обойму, и тогда я выпустил прямо ему в грудь все десять пуль моего парабеллума.

Мы вернулись в дом. Шульц лежал на полу, обнаженный до пояса, над ним хлопотали солдаты. Он хрипло, порывисто дышал, кровь пузырилась на губах, проступала маковыми пятнами на перехваченной бинтами груди. Я склонился над ним. Он открыл мутнеющие глаза, отчетливо сказал.

— В масло… засыпан… яд. Спешите… масло отравлено… быстрее…

Яд! Страшно подумать — масло отравлено! Его еще утром отправили в госпитали, в танковую бригаду. Погибнут тысячи людей — вот он пресловутый хлопок дверью на всю Германию, который замыслил «Вервольф».