Записки Павла Курганова

Через два дня после этого случая ко мне пришла фрау Вебер, мать Петера. Она принесла записку — Петер болен, просит вечером зайти. Записка была написана по-русски. «Способный, дьяволенок, — подумал я, — изучает русский язык». Я подчеркнул две ошибки красным карандашом.

— Передайте, что приду, фрау Вебер, а это — Хильде. — Я сунул немке пачку печенья из офицерского пайка.

Вечером я отправился к Петеру. Он очень обрадовался моему приходу.

— Матери нет дома, — зашептал Петер, — ушла к соседке, у меня большие новости.

— Как чувствуешь себя? Ты простудился?

— Нет, я не болен, честное слово, просто попросил маму пригласить вас, может, за мной следят.

Я вопросительно посмотрел на мальчика, он продолжал.

— Вы ведь знаете, что я работаю не только на станции, но и два раза в неделю на маслозаводе. Так вот я познакомился там с одним человеком, и он хочет повидаться с вами.

— Зачем?

— Не знаю, он очень просил, но тайно, чтобы его никто не увидел. Он боится, что его убьют.

— Кто этот человек?

— Рабочий на маслозаводе. Немец. Фамилия его Шульц. Иоган Шульц.

— Что же ему нужно?

— Не знаю. Он говорит, что дело большой важности.

— А как ты с ним познакомился?

— Я менял проводку на складе, а он там работает. Как-то раз смотрю, — сидит и плачет. Мужчина — и плачет, удивительно, правда? Но я его стал успокаивать, подружился с ним, а вчера он позвал меня и говорит: «Мне надо поговорить с русскими по важному делу, но я боюсь, что они меня расстреляют». Я рассказал ему о вас, как вы ко мне относитесь и вообще, — Петер махнул рукой, — а он опять заплакал…

— Короче, Петер, где он?

— Посидите здесь, я сейчас за ним сбегаю.

Через полчаса Петер привел Шульца. Немолодой, узколицый, с тяжелыми крестьянскими руками, он встал во фронт.

«Военный, — мелькнуло в голове, — выправка, не хватает только „Хайль“».

— Садитесь, господин Шульц, давайте познакомимся, я помощник коменданта города.

— Я знаю, — прошептал Шульц, — о, господи!

— Что привело вас ко мне?

Он вскочил, порывисто забормотал, глядя мутными глазами куда-то в сторону, затем посмотрел на меня в упор, с каким-то остервенением махнул рукой и заговорил четко, лаконично, толково.

Вот что рассказал он мне.

— Я вырос в Гамбурге, прекрасном, добром, старом немецком городе, в семье пекаря. Началась война. Наш безумец хотел поработить весь мир. У меня слабое сердце, но разве ему есть дело до здоровья простого человека? Так я стал поваром, военным поваром. — Шульц замолчал.

— Надеюсь, что вы пришли сюда не только для того, чтобы рассказывать свою автобиографию?

— О да! Я был в армии, в пехотной дивизии и одному человеку очень понравились мои блюда. Он взял меня к себе. Это было ужасно.

— Дальше!

— А дальше начался сущий ад. Мой шеф был большим начальником в Биркенау.

— Биркенау? Филиал Освенцима, — я вздрогнул.

— Да, — горестно вздохнул Шульц, — я пробыл там больше года, готовил пищу для охранников. Это были дни кошмара. Страшно говорить…

— И не надо говорить, — перебил я, — наша часть освобождала Освенцим. Я знаю, что это такое. Дальше!

— Потом русская армия, бегство, дорожные мытарства и, наконец, я очутился здесь.

— Вы дезертировали?

— В том то и дело, что нет. Я оставлен здесь по заданию вместе с группой.

— Так вот оно что, — у меня перехватило дыхание, рывком выхватил я из кармана книжечку Сибирцева — оскаленный чертик глянул с пожелтевшей страницы — W. W.?

— Да, — прошептал оглядываясь на дверь немец, — это Вервольф!

Я задыхался. Так вот когда я схвачу тебя за глотку, фашистская гадина!

— Количество членов организации? Задания?

— Со мной пятеро. Шеф — штурмбанфюрер «СС», Карл и Герхард — местные немцы, работают на маслозаводе, и Гансен. О, этот Гансен! Он был на акциях, в Биркенау работал в бане, вырывал у трупов зубы, а с живыми…

— Довольно, — хмуро оборвал я, — ясно. Задание?

— Разведка, террор. Убивают только шеф и Гансен, это они убили вашего офицера, они закололи солдата в подземном ходе, они…

Шульц дрожащим голосом долго перечислял злодеяния.

— Все?

— Да. Ах, самое главное. Мы проиграли войну, это ясно, как божий день. Шеф совсем осатанел. Они с Гансеном все время шепчутся, хотят удрать, а на прощание хлопнуть дверью.

— Что такое?

— Да, шеф так и сказал: «Мы уйдем, хлопнув дверью на всю Германию».

— Что это означает?

— Не знаю.

Шульц опустился на стул, тяжело вздохнул, повесил голову.

— Все, господин офицер.

Я поднялся. Шульц вскочил и вытянулся.

— Почему вы пришли ко мне, Шульц?

— У меня есть сын, господин офицер, я не хочу, чтобы он был сыном фашиста. Я не наци, но служил им. Я…

— Вот что, Шульц, — я сунул ладони за пояс, — вы поможете нам и я буду считать, что в вашей банде не пятеро, а четверо.

Зеленые глаза Шульца недоверчиво прищурились, мгновение он, казалось, колебался, затем махнул рукой и вытянулся еще больше.

— Приказывайте, — четко проговорил он, — я сделаю все. — Теперь уже я смотрел на него с недоверием.

— Господин офицер! Даю слово, слово честного немца…

…Меня разбудил старшина.

— Пришел Петер, срочно требует вас, ничего не говорит, а требует — настырный хлопец.

— Давай его сюда.