Записки Петра Андреевича Каратыгина. 1805-1879

Из всех моих оригинальных водевилей, больший и продолжительный успех (после «Ложи 1-го яруса») имела «Булочная, или Петербургский немец». Он был представлен в 1-й раз в мой бенефис в 1843 году 26-го октября. (В составе этого бенефиса были следующие пьесы: «Монумент», исторический анекдот в стихах, соч. Кукольника; мой водевиль «Демокрит и Гераклит» и «Генеральша», комедия с куплетами, перевод с французского). Сбор был совершенно полный. Повторение этого бенефиса было назначено на третий день, 28-го числа; но тут произошло некоторое странное обстоятельство: на другой день бенефиса, нежданно — негаданно, последовало запрещение повторить «Булочную» и афиши об этом спектакле на 28-е число появились без «Булочной». Я никак не мог понять, за что разразилась эта гроза над моим Иваном Ивановичем Клейстером. Кого этот бедный немец мог обидеть? Но так как главный интерес в возвещенном накануне спектакле заключался именно в этой пьесе, то дирекция поручила режиссеру справиться в цензуре о причине этого запрещения; что же по справкам оказалось? В этом водевиле Клейстер поет куплет, в котором, между прочим, говорится:

Сам частный пристав забирает
Здесь булки, хлеб и сухарей…

Частный пристав Васильевской части (где происходит место действия) вломился в амбицию, приняв слово: «забирать» — брать даром, без денег; он счел это личностью и обратился с жалобой к тогдашнему обер-полицмейстеру Кокошкину; тот доложил об этом министру внутренних дел Льву Алексеевичу Перовскому и, в конце концов, последовало приказание остановить представление этого водевиля. Вот откуда сыр бор загорелся! Я, в день повторения бенефиса — отправился к цензору и как ни объяснял ему, что «забирать» вовсе не оскорбительное слово для полиции; что, вероятно, многие из петербургских обывателей ежедневно «забирают» на книжку и в булочной, и в других лавках с съестными припасами; он вполне согласился со мной, но не мог действовать по своей воле и посоветовал мне лучше вовсе исключить этот (по мнению частного пристава) двусмысленный куплет. Я, конечно, не стал с ним спорить из-за таких пустяков, но дело, все-таки, ничем не решилось… Вечером того дня, перед началом спектакля, вдруг неожиданно прислано разрешение — играть «Булочную», только без «забористого» куплета; а так как в этот день она не стояла на афише, а заменена была другим старым водевилем, то надо было анонсировать об этой перемене. Когда же Максимов, после первой пьесы, вышел за переднюю занавесь и объявил, что, вместо означенного на афише водевиля, будет представлена: «Булочная» — раздались громкие аплодисменты и многие закричали «браво!» Это имело характер некоторой демонстрации, потому что полицейская опала не могла тогда не разгласиться. В этот вечер «Булочная» имела еще больший успех, нежели в первое представление.

На другой день я узнал, что «Булочная», которую я напечатал на свой счет и роздал на комиссию в книжные лавки, была, по приказанию обер-полицмейстера, секвестрована у всех книгопродавцев: ее «забирали» отовсюду и связанную препровождали в полицию.

Полицейское битье по карману мне, разумеется, было неприятно и убыточно, но на мое счастие, 31-го числа того-же месяца, покойному Государю угодно было приказать, чтобы этот водевиль был представлен в Царском Селе, где тогда еще находился высочайший Двор.

В тот вечер шла прежде французская комедия, а за нею следовала моя «Булочная». В антракте пришел за кулисы министр двора кн. Петр Михайлович Волконский; он начал со мной о чем-то разговаривать и я, пользуясь этим случаем, сказал ему: «ваша светлость, позвольте мне обратиться к вам с покорнейшею моею просьбой».

— Что такое?

— Через несколько минут мы будем иметь счастие представлять нашу пьесу перед его величеством, но эта пьеса, мною напечатанная и одобренная цензурой, в настоящее время находится в полиции под запрещением. Одно другому противоречит: если бы в ней было что нибудь непозволительное, она-бы не удостоилась высокой чести быть игранною перед лицом Государя императора; если-ж — наоборот, то ей не следует подвергаться полицейскому запрещению.

Князь улыбнулся и сказал мне: «это совершенно справедливо, но погоди: вот как вы сыграете пьесу, я доложу об этом Государю». Пьеса имела полный успех и его величеству так она поправилась, что ему угодно было оказать нам особенную милость: мы все призваны были в одну из ближайших комнат к театру и каждый из нас удостоился личной от Государя похвалы и одобрения. За этот спектакль мы с Мартыновым награждены подарками и, кроме того, я получил от Государя Наследника — ныне благополучно царствующего Императора — бриллиантовый перстень.

Через два дня после того, прислали мне из театральной конторы бумагу следующего содержания: