Записки Петра Андреевича Каратыгина. 1805-1879

Когда гроб внесли в церковь и началась обедня, многие разбрелись по кладбищу: одни — просто из любопытства, другие — поклониться прежде отошедшим братьям, а некоторые, проголодавшиеся от длинных проводов, отправились в находившийся тут трактир закусить что-нибудь. «Что-ж, — подумал я, — долг красен платежом: здесь червяк ест мертвых, почему же живым червячка не заморить»… Я пошел посмотреть, где приготовлено место успокоения новому пришельцу… Около вырытой могилы собралось несколько моих товарищей; между ними стояла актриса Гусева… Сосницкий подошел к ней сзади и, тряхнув ее за плечи, шутя сказал ей:

— Ну, что, старуха, смотришь, и тебе пора туда же!

Испуганная Гусева взвизгнула и закричала ему:

— Не хочешь-ли сам попробовать? Ты старее меня.

«Шутка иногда бывает предсказанием», — сказал Шекспир…

В предыдущих главах моих Записок я описывал подробно дебюты моего покойного брата, его первоначальные успехи на избранном им поприще; теперь приступаю к грустному рассказу о последних днях его артистического и жизненного поприща.

Глава XVII

Начало болезни брата. — Смерть Гусевой. — Последнее представление «Денщика». — Отказ спектакля.

Проследить всю тридцатитрехлетнюю сценическую деятельность моего покойного брата; оценить его талант, указать на его достоинства и недостатки, словом — составить полную его биографию (которой, по прошествии целой уже четверти столетия, мы еще не имеем) не может быть предоставлено его родному брату; он, как ближайший свидетель его предсмертных дней, причины его болезни и некоторых других подробностей, как самой смерти, так и похорон его, может предложить только сырой, но правдивый материал для будущего его биографа, если кто-либо когда-нибудь возьмет на себя этот труд.

В понедельник, после похорон Брянского, брат мой, со своею семьей был в итальянской опере; в театре было довольно жарко и он, в антракте, вышел в буфет выпить лимонаду; тут-ли в коридоре он простудился, или поутру на похоронах, стоя несколько минут с открытою головой, трудно определить, — только в ту же ночь он почувствовал легкие признаки простуды.

Во вторник поутру он играл и в уборной жаловался на лихорадку и недостаток аппетита, но был довольно весел, не придавая большой важности своему ненормальному состоянию; в среду он также играл и против вчерашнего чувствовал себя хуже… Я убеждал его не запускать болезни и посоветоваться с доктором, но он надеялся поправиться домашними средствами. В четверг поутру, приехав в театр, он жаловался мне на головную боль и совершенную потерю аппетита. Я опять заговорил о докторе и советовал ему отказаться участвовать в остальных спектаклях.

Но он, надеясь на атлетичную свою комплекцию, думал пересилить свой недуг.

В пятницу поутру, шла та же «Русская свадьба», о которой я выше говорил. В этот спектакль Гусева приехала в театр больная, но не хотела отказываться от службы, тем более, что, по репертуару, ей приходилось играть уже в последний раз на масленице. В этой комедии она представляла няню молодого князя, которого играл Максимов. В первом действии, окончив свою сцену с Гусевой, он, придя за кулисы, сказал мне:

— Петр Андреевич, что это с Гусевой? Я поцеловал ее в лоб (так следует по пьесе) и испугался, — точно я прикоснулся ко льду, или к мертвой голове!

Через несколько минут после того, Гусева, кончив свою сцену, пришла за кулисы… зашаталась… и упала на руки кого-то из стоявших тут… ее отнесли в уборную, она едва дышала, не открывая глаз; послали за дежурным доктором, он прибежал, и какие средства ни употреблял он, чтобы привести ее в чувство, ничто не помогло… Finita la comedia! Она в одно время сошла с обеих сцен — и с жизненной, и с театральной!

Легко вообразить себе, какая страшная паника распространилась в нашем закулисном мире! Антракт продолжался более получасу, надобно было послать за другой актрисой, которая бы окончила недоигранную роль. Приехала актриса Рамазанова… Она ни за что не соглашалась надеть на себя костюм прямо с покойницы; ей приискали другой…