Записки писателя

В начале девятисотых годов наш литературный кружок «Среда» пользовался довольно широкой известностью и влиянием благодаря тому, что в него входили почти все крупные писатели из тогдашних молодых, начиная с Горького и кончая писателями старших поколений, как Златовратский, Мамин-Сибиряк, Чехов… Когда общество типографов стало собирать средства на устройство инвалидного дома имени друкаря Ивана Федорова для тружеников печатного дела, пострадавших на работе, или больных, старых и слабых, то обратились к «Среде» и лично ко мне, как представителю «Среды», с просьбой помочь им составить сборник в пользу этого дела. В качестве ответственного редактора я в свою очередь обратился к товарищам с просьбой дать рукописи. С такой же просьбой обратился я и к нашим старшим. Первым из всех откликнулся на это Златовратский.

— Давно уже не пишу ничего, — сказал он, — но для такого дела написать надо. С людьми печатного станка все мы, пишущие, связаны кровно. И обязаны им немало. А жизнь типографских рабочих трудная, и здоровье их часто пропадает на работе. Говорите, в какой срок, напишу обязательно.

Не только первым откликнулся Николай Николаевич, но и первую рукопись я получил именно от него. Как-то при разговоре о печатниках и о сборнике Златовратский начал вспоминать далекое свое прошлое, шестидесятые годы и год раскрепощения крестьян, когда он был еще пятнадцатилетним подростком и жил у отца в глухой провинции, в трехоконном домике на пыльной дороге, заросшей наполовину чахлой травой. И вот однажды весной перед этим домиком остановилась тройка, запряженная в громадный тарантас, из которого молодые люди — студенты — вынесли что-то большое и тяжелое, закутанное в войлок, и принесли в зальце. Все происходило торжественно и благоговейно. Это привезли из Москвы печатный станок.

— В то время великий подъем был в народе, — рассказывал Николай Николаевич. — Даже в глуши захотели печатать брошюры и издавать свою газету. Ждали этого, как великого праздника. Губернатор обещал выхлопотать разрешение. Но пылкие головы поторопились. Разрешения еще не было, а уж типографию приволокли. Говорить о станке кому бы то ни было отец запретил.

Да молодой Златовратский и сам понимал это. И «вольный станок», как прозвали привезенный багаж, был великой семейной тайной, к которой все относились с трепетным уважением.

И вот однажды, рассказывает Николай Николаевич, к ним приехал из столицы сам «Бов» из «Современника». На него юноша Златовратский мог глядеть только в дверную скважину, когда тот говорил о делах со старшими.

Знаменитый «Бов» — это имя в семье было обаятельным.

В дверную щель Н.Н. увидел, наконец, этого «Бова» из «Современника», его молодое серьезное лицо и мягкие, глядевшие из-за очков глаза. Но вскоре «Бов» поднялся, протянул руку отцу и уехал — навсегда. Навсегда — потому, что вскоре пришла весть о смерти «Бова». По словам Златовратского, эта молодая, необычайно даровитая сила, едва только успевшая размахнуть свои духовные крылья, была уже отмечена неумолимой судьбой…

Этот лучезарный гость, этот великий «Бов» из «Современника» был Николай Александрович Добролюбов, портрет которого всегда висел в кабинете Златовратского, до самой смерти.

На этом «вольном станке», пока он находился в зальце захолустного домика, юноша Златовратский сам отпечатал свои первые стихи, забракованные отцом, но, впрочем, с оговоркой: «Не смущайся. С кем вначале промахов не бывает…»

Газету, конечно, не разрешили, и даже самому губернатору, хлопотавшему за газету, министр велел передать, что тот — «не в своем уме…»

Вот эту историю из своей юности — о встрече с Добролюбовым, о вольном станке, о деревенской типографии — и рассказал Златовратский в пользу рабочих печатного дела, и сборник под названием «Друкарь» был вскоре напечатан.

Златовратский был невысокого роста, кряжистый, длинноволосый и бородатый старик, с звучным теноровым голосом. В те годы, когда я знавал Златовратского, жил он не то что бедно, но всегда нуждался в деньгах, бывал иногда и в затруднительных условиях. Тот же Белоусов писал мне в 1902 году, в конце декабря, когда только что вышел один из наших товарищеских сборников и я послал Златовратскому гонорар за его статью:

«Я очень рад, что перед праздником благодаря вам доставлено Николаю Николаевичу большое удовольствие. Я только что вернулся от него. Когда я приехал к нему, он, совсем расслабленный, лежал в постели, а когда я вручил ему ваш конверт, он оживился, даже достал с окна графинчик, и мы выпили с ним по полторы рюмки. Как-то невольно Николай Николаевич начал вспоминать свою молодость, годы студенчества, настоящего голодного студенчества того времени, когда он давал уроки в Кожевниках у какого-то заводчика, и как этот заводчик дал ему за подготовку двух сыновей и дочери всего три рубля».