Записки писателя

Максима Леоновича Леонова я начал знавать тоже очень давно, чуть ли не с первых шагов его литературной жизни, когда он к Белоусов жили в московском Зарядье. Юноша Леонов взят был из родной деревни десятилетним мальчиком на помощь отцу, торговавшему в мелочной лавочке, а Белоусов помогал своему отцу портному. Оба юноши-соседи подружились, читали друг другу свои стихи, которые писались в строжайшей тайне от суровых родителей, считавших неприличным не только сочинять, но даже иметь в доме какую бы то ни было книгу, кроме духовной. Мало-помалу стихи их настолько окрепли, что стали появляться в печати и впоследствии выходили отдельными книжками.

Я не баловень судьбы, я мужик, простой рабочий:
Я родился для борьбы, для труда с утра до ночи,—

писал о себе Леонов. Или вот отрывок из характерного для поэта стихотворения «Завет», написанного на рождение его первенца-сына, Леонида, в настоящее время известного талантливого писателя Леонида Максимовича Леонова:

Знай, — ты крестьянином рожден, и этим век гордись;
Мой сын, ты будешь обречен трудиться — и трудись.
Мой сын, когда ты подрастешь, когда ты вступишь в свет,
То в нем ты множество найдешь народных нужд и бед;
Услышишь, стонет как народ, как голодает край,
Мой сын, тебя твой долг зовет, иди — и помогай!..
Мой сын, а если суждено тебе в столице жить
И, как отцу, судьбой дано певцом народным быть,
То в песнях пламенных твоих ты не криви душой…
Мой сын, пусть чист твой будет стих, как чист родник живой…

Впоследствии, увлеченный событиями 1905 года, М. Л. Леонов в издательстве «Искра» напечатал несколько брошюр, как «Пауки и мухи» Либкнехта, о борьбе труда с капиталом, сборник революционных песен и стихов и «За что борются люди, ходящие с красным знаменем». При наступлении реакции брошюры были конфискованы, Леонов арестован и, по решению судебной палаты, приговорен к заключению в крепости, а затем был сослан в Архангельскую губернию. У меня хранится его приветственное письмо в день моего двадцатипятилетнего юбилея в 1909 году, с официальными тюремными клеймами на письме и на конверте.

Знавал я также хорошо и близко поэта Алексея Ивановича Слюзова — самоучку в полном значении этого слова. Он не только сочинял стихи, но и издавал их сам на последние гроши мелкими брошюрками, страниц по тридцать, и сам же торговал ими вразнос.

Вспоминается еще Михаил Андреевич Логинов, тоже выходец из народа, из приволжского села Тихий Плес, и писавший под псевдонимом «Тихоплесец».

Хорошо тебе петь, соловей!
Ты — свободная, вольная птица,
А вот я средь холодных людей
В этом мире томлюсь, как в темнице.

А в 1905 году он радостно восклицал:

Железные цепи расторгнул народ
И сбросил ярмо роковое…

Была у него повесть «Тимка Сыч», которую за революционное содержание арестовали и сожгли. Вскоре она опять появилась под новым заглавием «С берегов Волги» и подверглась той же участи, но автор не успокоился и издал ее в третий раз, назвав на этот раз — «Кама».

Внешностью своей он несколько напоминал А. М. Горького — больше потому, что носил похожие усы и длинные плоские волосы, одевался, как и тот, в черную суконную рубашку с ремешком и в высокие сапоги. Бывали случаи, что на улице мало осведомленные люди принимали Тихоплесца за Алексея Максимовича, и на этой почве происходили анекдотические недоразумения. Умер он уже давно — в 1912 году.

Одной из самых значительных и интересных фигур из группы самоучек и писателей из народа является Спиридон Дмитриевич Дрожжин, с которым я был знаком долгие годы и вел переписку. Он старше меня почти на двадцать лет. Родился в бедной крестьянской семье, в верховьях Волги, учился у дьячка и двенадцатилетним подростком был отдан в Петербург на службу в так называемые «мальчики» в трактире за два рубля в месяц прислуживать гостям-извозчикам и угождать многочисленному начальству из трактирных старших служащих, часто пьяных, выносил оскорбления, побои и таску за волосы, если попадался на глаза за чтением какой-нибудь книжки.

Из всех тех писателей из народа, которых я знавал, не осталось в живых, если не ошибаюсь, уже ни одного человека. По разным кладбищам, преимущественно московским, рассеяны их безвестные могилы, и внешние признаки, как деревянные или железные кресты с их именами, давным-давно утрачены.