Записки полуэмигранта. В ад по рабочей визе

Несколько моих знакомых, побывали также и в Соединенных Штатах, и возвращались оттуда, окрыленные и исполненные духом патриотизма, но уже не советского, а специального российского. Инспирировался этот патриотизм теми неслыханными трюками, которые проделывали наши ушлые сограждане, обманывая и беззастенчиво облапошивая бедных, доверчивых американцев. Рассказы об особо крупных и бессовестных надувательствах сопровождались одобрительно-сочувственными возгласами типа: "Так им и надо!" или "У нас не забалуешь!", и все слушатели сходились на том, что дураков надо наказывать за глупость и доверчивость, и что умнее и находчивее наших людей в целом свете не найти. Одним словом, классическое отношение французских цыган к французским же крестьянам, если, конечно, можно доверять сведениям, почерпнутым из произведений наглого вруна, бессовестного мистификатора и самозванного лингвиста по имени Проспер Мериме.

Один только я упрямо сидел в лаборатории по психологии мотивации и писал свои любимые алгоритмы связи мотиваций друг с другом через планируемую деятельность, с подключением механизмов воли, прошлого опыта и так далее, и так далее. На знакомых я все больше и больше начинал смотреть как на подопытных животных. Особенно меня интересовали их рассказы о загранице. Мощная сбивка привычных стереотипов и множество коллизий, вызванных разницей в менталитете, часть которых выявлялось только под прицельным расспросом, вызывали у меня чувство восхищения и восторга ученого-зоолога, только что открывшего новую, ранее не виданную блоху. Я находил в этих коллизиях бесценный материал для иллюстрации своей теории мотивации. Самому мне за границу не хотелось, и тот, кто отсидел в лаборатории полжизни и придумал свою собственную теорию, меня хорошо поймет. Институт Психологии Академии Наук был моим домом, а домой я приходил только ночевать. Когда же друзья и знакомые говорили мне, что пора посмотреть мир, а для этого надо распрощаться с лабораторией и начать зарабатывать деньги в банке или в торговой фирме, неся службу в ранге менеджера, я зверел. Я всегда говорил, что пересеку государственную границу бывшего СССР только один раз — когда я не смогу продолжать работать над своей тематикой в этой стране. Тогда мне будет нечего терять. А сейчас мне есть что терять — работу, на которую ушло полжизни, научный потенциал, наконец, выбранный стереотип жизни, благодаря которому я на все, что происходило в стране, смотрел сквозь призму собственных идей о внутреннем устройстве человеческой психики, и все, что я наблюдал, волновало меня только с точки зрения того, подтверждали ли эти события мою теорию или противоречили ей. Если подтверждали, я был вполне доволен, несмотря на то, что это было политическое убийство, или афера, или шантаж, или очередной виток инфляции, спровоцированный правительством или Центробанком. Если противоречили — я начинал сильно беспокоиться и судорожно читать газеты, пытаясь разобраться в деталях. И если мне все же пришлось, в конце концов, просидеть целых два года в Далласе, в штате Техас, изучая красоты местного диалекта, похожего на все что угодно, но только не на английский язык, то лишь потому что меня выпихнули из лаборатории почти что пинками и отправили зарабатывать баксы для института, не спросив, хочу я уезжать или нет. Не поехать означало для меня рассориться с директором, потерять место завлаба и вообще вылететь из института в полнейшую неизвестность: ведь я всю жизнь проработал фундаментальным ученым, и кроме своей науки ничего в жизни делать путного не умел, да и до сих пор не умею.

В Америке я увидел все то же заидеологизированное общество, которое может точно так же, как и почивший в бозе СССР, налететь на мель неустранимых социальных противоречий через пару десятков лет. Я также не обнаружил в Америке ни телеологии, ни гуманизма, ни прогресса. Просто — исторический процесс в стране находится на ином этапе, но все протекает абсолютно по тем же общим законам, которые никому явно не известны и чувствуются лишь натренированной селезенкой человека, который по своей должности обязан уметь предсказать, где находится яма с дерьмом, на несколько шагов раньше, чем все в нее рухнут.