Записки понаехавшего

Залы музея современной истории России расположены в таком художественном беспорядке и так затейливо, что напоминают известные гравюры Мориса Эшера. Путешествуя по ним, оказываешься то во временной петле, то проваливаешься в какую-то временную дыру, то запутываешься во временном узле. Проходя каким-то крошечным полутемным залом или коридорчиком, я вдруг заметил чучело собаки Козявки в космическом скафандре. Маленькая белая собачка, о которой известно только то, что в пятидесятых годах наряду с Белкой и Стрелкой… На самом деле, не наряду, а рядом и даже чуть впереди. Козявка была капитаном КГБ. Именно она присматривала за Белкой и Стрелкой во время полета. Следила, чтобы они не гавкали лишнего по каналу космической спецсвязи. Ну и приземлились в заданном районе, а не там, где приземлились Шарик и Ролик… впрочем, это дело еще не открыто, и я не должен знать, где они приземлились. А уж писем, которые они писали из того места, где приземлились, и которые ходили в самиздате, тем более не читал. Правда, стараниями американских и канадских историков… Но вернемся к Козявке. За мужество и героизм при выполнении служебных заданий ей было присвоено высокое звание собака-космонавт Советского Союза, и она была награждена именным ошейником с серебряными накладками. Отдельным указом к кличке Козявка, с преобразованием ее в фамилию, было прибавлено имя и отчество Василий Степанович, с каковыми и приказано впредь указывать капитана в списках личного состава. Увы, сфотографировать чучело Василия Степановича в музее не представилось возможным, поскольку на такую съемку разрешений никому не выдают. Музейная старушка, сидевшая рядом с чучелом, рассказала мне по большому секрету, что в музее выставлено не настоящее чучело капитана Козявки, а его двойника. Настоящее чучело до сих пор хранится в секретном собачьем некрополе ФСБ. Тут еще совершенно некстати какой-то краевед-энтузиаст раскопал, что Василий Степанович и вовсе был сукой…

Выбравшись из второй половины двадцатого века, я вдруг очутился в самом его начале, перед витриной, на которой были выложены три маленькие десертные тарелочки с портретами-шаржами депутатов Первой и Второй Государственных Дум Набокова, Федорова и Родзянки. Не столько портреты меня поразили своей карикатурностью, сколько размер тарелочек. Поди попробуй умести лицо нынешнего депутата на десертной тарелочке. Только на блюде! Зато рисовать их теперь проще — все на одно лицо.

К концу дня посетителей становится так мало, что я сам видел, как музейная старушка от скуки разговаривала с биноклем, который Чапаев подарил Фурманову. Или не с биноклем — с маузером. Они рядом лежали на витрине. Нет, они не спорили. Просто тихо о чем-то беседовали. Потом к этой старушке подошли еще две, из соседних залов. Одна из подошедших, интеллигентно покашляла и оглушительно прошептала:

— Петровна, ты, это. Оставляем тебя, значит, за старшую. Мы с Марией отлучимся пописать.

* * *

В открытом к юбилею «Доме Гоголя» на Никитском бульваре отремонтированные свежевыкрашенные и выштукатуренные комнаты с такими же свежевыкрашенными экспонатами. В каждой комнате сидит свежевыкрашенная и выштукатуренная старушка. Есть даже свежевыкрашенный макет камина, в котором Гоголь сжег рукопись второго тома. А Гоголя нет. Старушка может нажать на тайную кнопку, и в нарисованном на экране камине загорится компьютерный огонь, затрещат компьютерные листы бумаги, и еще на одном экране, над камином, начнут появляться портреты знакомых Николая Васильевича — мужчины с бакенбардами и женщины с буклями. Когда как бы рукопись как бы догорит, то портреты исчезнут…

Нет, я решительно не понимаю, зачем нам такой музей Гоголя. Да и зачем нам вообще музей Гоголя? Разве мы все не его музей? Подойди к зеркалу, посмотри на себя — видишь? Видишь! Не отворачивайся! И неча на зеркало пенять, коли… Подведи к зеркалу соседа, участкового милиционера, начальника, жену начальника — вот уже и в тесноте, и в обиде…

Когда еще ничего не было выкрашено и оштукатурено, и полы в доме скрипели так, как скрипят обычные старые полы — в той комнате, где скончался Гоголь, был абонемент городской библиотеки и стояли полки с книгами. На книгах лежала книжная пыль. Можно было вдохнуть ее и представить, к примеру, как Чичиков обедает у Собакевича. Представить индюка ростом в теленка, набитого всяким добром: яйцами, рисом, печенками и невесть чем.