Записки понаехавшего

Да что обед! Можно было вообразить себе даже губернаторскую дочку или шинель Акакия Акакиевича, из которой вышли многие, распахнув настежь и не затворив за собой полы, отчего в ней теперь постоянно дуют ужасные сквозняки, и оставшиеся простужаются. А теперь, когда в этой комнате все восстановлено, «выглядит как новое из чистки», и за стеклом лежит посмертная маска Гоголя — хочется бежать отсюда без оглядки. Хотя… вон за дверью висит небольшая картина, на которой Иван Грозный кричит своему сыну «Я тебя породил — я тебя и убью!» — она очень даже ничего себе. Живо написана. И зря, между прочим, знатоки станут кривиться и утверждать, что такой картины не может быть, потому, что не может быть никогда. Когда жил Грозный, а когда Гоголь. Не скажу про Ивана Васильевича, но про Николая Васильевича можно утверждать доподлинно — он жил всегда и будет жить до тех самых пор, пока мы будем живы — не помрем.

* * *

Кого ни спроси — каждый ответит, что Мону Лизу Леонардо писал с нее же, но мало кто знает, что пушечный мастер Андрей Чохов отливал свою Царь-пушку со своей жены, Пелагеи Афанасьевны Чоховой, в девичестве Васильевой. Пелагея была из старинного сибирского рода, ведущего своё происхождение от мифического Василиска — существа с двумя парами крыльев и о двух колесах. Конечно, к тому времени как Пелагея пошла под венец, никаких крыльев и колёс у нее уже не было, поскольку они отсохли еще в детстве, а было только одно рудиментарное колесико на… не имеет значения, где, которое впоследствии мастер Чохов любил крутить перед сном или в подпитии. Пелагея Афанасьевна была женщиной монументальной, а потому серьезной, не любящей пустого баловства с органом, который ей достался от предков. Порой Чохову так влетало за эти игры с колесиком… За глаза он супругу звал и царь-пушкой, и царь-тушкой, и просто бой-бабой. Правнук мастера, Григорий Чохов, ротмистр Ахтырского драгунского полка, писал в своих записках, что прадед даже хотел выстрелить Пелагеей Васильевной из Царь-пушки по наступающим на Москву татарам, но жена, заподозрив неладное, ни за что не хотела залезать в орудийный ствол, как ни уговаривал ее мастер хоть одним глазком взглянуть на затейливую внутреннюю резьбу. В летописи, однако, отмечено, что передовые отряды татарской конницы, разглядев в полевые бинокли[7] огромную женщину возле огромной пушки, предпочли ретироваться, и уже на следующее утро, надев фартуки и взяв в руки метлы, вышли, как ни в чем не бывало, на работу.

С тех самых пор из пушки так и не стреляли. Нынешние артиллерийские специалисты даже договорились до того, что из нее, мол, и выстрелить-то нельзя, а если и можно, то только мелкой картечью. Такие, стало быть, настали у нас времена, что из Царь-пушки некем как следует и выстрелить. Понаделали к ней, понимаешь, декоративных ядер, чтобы туристам… Измельчало все. Нет, конечно, наши жены и сейчас ружья заряжены, но… раньше были пушки. Под их защитой наш брат мог такое отлить…

* * *

В кремлевском Благовещенском соборе, в полутемном углу, сидит у самой стены музейная старушка. Тихо сидит, не шелохнется. Мало кто знает, что местные музейные старушки со временем сливаются с окружающей их обстановкой до полного в ней растворения и превращения в детали настенных росписей. Конечно, не в библейских персонажей, а в какую-нибудь неприметную деталь орнамента, вроде цветка, или в облако, или в ягненка. Бывает так, что старушка на стуле еще сидит, но уже наполовину скрыта от нас зеленой листвой или белыми завитками облаков. В среднем одной старушки хватает лет на тридцать или тридцать пять, если, конечно, она не захочет переменить место работы. Но таких случаев еще не было. Да и вряд ли будут. На вопрос — случалось ли подобное где-нибудь в другом месте, отвечу утвердительно. В восемьдесят пятом году в Зарайском краеведческом музее пропала при исполнении служебных обязанностей одна старушка. Где только ее не искали — нигде не могли найти. Совершенно случайно один мальчонка, сын директрисы музея, углядел бабушку на картине девятнадцатого века, под которой она не один десяток лет сидела. Это бы еще ничего, но на картине она была молодой, и ее сжимал в объятиях статный военный, судя по форме, гусарский поручик. Что тут началось… Картину срочно увезли на экспертизу в Москву, мужа этой старушки, деда восьмидесяти лет, положили в больницу с сердечным приступом, мальчонку, который все обнаружил, выпороли…

* * *

О некоторых экспонатах московского музея водолазного дела

История водолазного дела в России насчитывает более четырех веков. Первые русские водолазные шлемы до нашего времени не сохранились потому, что попросту сгнили. Известно только то, что для гражданских водолазных костюмов они делались из тыкв, а для военных — из арбузов.