Записки пожилого человека

Члены редколлегии «Нового мира», те, кому там дали слово, как могли, старались защитить отсутствующего на заседании главного редактора — Твардовский был болен. Даже законопослушный Федин не то что прямо выступил в защиту Твардовского, но произнес какие-то добрые слова о нем. Рассказал такую историю: Твардовский выступал в какой-то воинской части — кажется, дело было вскоре после войны, — читал «Теркина». Вдруг пошел сильный дождь, Твардовский предложил разойтись. Но солдаты не уходили, просили, чтобы он читал дальше. Тогда он вышел из-под укрывавшей его эстрадной раковины и стал читать им под дождем. Федин хотел донести до начальства, что солдаты очень любят стихи Твардовского, а сам поэт — совестливый и демократичный человек.

Лишь один из членов редколлегии «заложил» главного редактора — это был Валентин Катаев. Он в своем выступлении сказал, что грубые идейные ошибки журнала не случайны, так как главный редактор проводит порочную линию — требует от авторов главное внимание уделять критике наших недостатков и ошибок, а не воспеванию наших достижений. Это была месть Твардовскому за то, что он не стал печатать легковесные, «розовые» путевые очерки Катаева о поездке в Крым (они появились в «Знамени» у Кожевникова), сказав ему, что надо сейчас писать о проблемах серьезных, которых хоть отбавляй…

Как-то в разговоре с Симоновым я вспомнил об этой истории.

— Да, — подтвердил он, — так было. И когда мне предложили снова возглавить «Новый мир», я сказал, что возьмусь за журнал при одном условии. «Вы хотите взять в редколлегию тех, с кем работали прежде?» — «Само собой разумеется, — ответил я. — Но обязательное условие у меня другое: чтобы в редколлегии не было Катаева».

Откровенные дорожные рассказы

В одном купе с Владимиром Солоухиным едем на писательский съезд в Минск. Было это еще в советские времена. Знакомы мы давно, несколько лет вместе проработали в «Литературке». Но люди мы разных взглядов и очень далеких друг от друга литературных компаний, хотя тогда я представить себе не мог, что он будет писать вполне в духе Геббельса и Розенберга: «Строго говоря, Гитлер и его движение возникло как реакция на разгул еврейской экспансии, как сила противодействия. Дальше медлить было нельзя. И так уж дело дошло до края, до пропасти, когда появился Гитлер, который назвал себя последним шансом Европы и человечества. Это была судорога человечества, осознавшего, что его пожирают черви, и попытавшегося стряхнуть их с себя». Но это будет лет через пятнадцать, а тогда в поезде мы мирно беседуем.

Рассказчик Солоухин хороший, площадку держит он, я слушаю. Два его рассказа запомнил.

Первый о нашем нынешнем деревенском быте:

— Пьют смертно. Я в свое родное село теперь со страхом езжу. Не пить нельзя, а пить, как они, не могу. Ты же знаешь, что парень я крепкий и выпить могу, но не так, как они пьют. Приехал недавно, тут же пошла пьянка, да еще какая. Я пропускаю, половиню. Думаю, уже сильно приняли, не заметят. Не тут-то было. Наискось сидит старичок, нет-нет бросает на меня взгляд — заметил. И говорит с нажимом, с укоризной, устыдить хочет: «Володя, злоупотребляешь». Сознание уже перевернутое…

И второй рассказ Солоухина — о литературных делах:

— Работал я под Калинином, вечерами частенько бывал у Соколова-Микитова. Иван Сергеевич там в Карачарове жил. Однажды прихожу — в гостях у него Федин, они давние друзья. Оба слегка под градусом. Начали вспоминать былое, разные невеселые литературные события. И Федин, обращаясь ко мне, вдруг говорит: «Приходилось ли вам, Владимир Алексеевич, видеть, как ведет себя мышь, когда в комнате люди? Она никогда не выбегает на середину, она бежит вдоль плинтуса, к нему жмется. Вот так и я всю свою жизнь в литературе прожил».

Укоренившаяся кадровая селекция

История назначения главным редактором «Вопросов литературы» Мстислава Козьмина любопытна, потому что демонстрирует царившие в нашем департаменте литературы бюрократические и интриганские нравы.

После смерти Федина место председателя правления Союза писателей оставалось свободным. Вообще-то место это было чисто представительское, почетное, правили Союзом секретари — Марков, который был первым секретарем, Озеров, остававшийся и главным редактором «Вопросов литературы», да оргсекретарь Верченко.

Наверное, можно было упразднить пост председателя, но для этого надо было ждать съезда. Ждать не хотелось. И Марков и Озеров, заручившись поддержкой Шауры, который был зав. отделом культуры ЦК, и Зимянина, который был секретарем ЦК, задумали такую комбинацию: председателем станет Марков, а первым секретарем Озеров.