Записки пожилого человека

Отец нашей университетской однокурсницы и приятельницы был крупным военачальником, по своей специальности он всю Великую Отечественную провел в Ставке, довольно часто видел Сталина. Мы, когда бывали в этом доме, с генералом почти не пересекались, да и человек он был молчаливый. Но однажды на дне рождения дочери (генерал уже был на пенсии), когда речь зашла о войне, о Сталине, он рассказал: «Когда Сталин отчитывал, ругал, иногда очень грубо, это не всегда кончалось наказаниями, отставками, это была как бы воспитательная работа. Когда же он, не повышая голоса, спокойно говорил: „Спасибо за службу“, — это был конец. Конец службы, карьеры, а для некоторых и вообще конец».

Затем нечто похожее я прочитал в записанной Симоновым беседе с адмиралом Исаковым. Исаков рассказывал о состоявшемся незадолго до войны заседании Военного совета, на котором всплыл вопрос о большой аварийности в авиации.

«Давались то те, то другие объяснения аварийности, пока не дошла очередь до командовавшего тогда военно-воздушными силами Рычагова. Он был, кажется, генерал-лейтенантом, вообще был молод, а уж выглядел совершенным мальчишкой по внешности. И вот когда до него дошла очередь, он вдруг говорит:

— Аварийность и будет большая, потому что вы заставляете нас летать на гробах.

Это было совершенно неожиданно, он покраснел, сорвался, наступила абсолютная гробовая тишина».

Реплика Рычагова, заметил Исаков, прозвучала для Сталина «личным оскорблением, и это все понимали».

А дальше было вот что:

«Сталин остановился и молчал. Все ждали, что будет.

Он постоял, потом пошел мимо, в том же направлении, в каком шел. Дошел до конца, повернулся, прошел всю комнату назад в полной тишине, снова повернулся и, вынув трубку изо рта, сказал медленно и тихо, не повышая голоса:

— Вы не должны были так сказать!

И пошел опять. Опять дошел до конца, повернулся снова, прошел всю комнату, опять повернулся и остановился почти на том же самом месте, что и в первый раз, снова сказал тем же низким спокойным голосом:

— Вы не должны были так сказать, — и, сделав крошечную паузу, добавил: — Заседание закрывается».

У этой истории ужасный конец. Вскоре начальник ВВС, заместитель наркома (назначен был в феврале 1941 года), Герой Советского Союза, генерал-лейтенант Рычагов был арестован. И не один он.

Арестовали помощника начальника Генштаба по авиации, генерал-лейтенанта, дважды Героя Советского Союза Смушкевича и начальника ПВО, генерал-полковника, Героя Советского Союза Штерна. Все они особо отличились во время испанской войны. Рычагов потом воевал в Китае и участвовал в финской кампании, Смушкевич вторую «Золотую звезду» Героя получил за Халхин-Гол, у Штерна был боевой опыт Хасана и Халхин-Гола. Арестовали их в июне 1941 года, за несколько дней до нападения Германии, расстреляли без суда 28 октября 1941 года, когда мы терпели одно за другим тяжелые поражения. Наверное, их опыт в эту пору был бы не лишним. Но Сталин обид не забывал, а с обидчиками расправлялся, не повышая голоса.

«Ответственные за энтузиазм»

В марте 1946 года состоялись три вечера ленинградских и московских поэтов — в Московском клубе писателей (так назывался в ту пору ЦДЛ), в Колонном зале Дома Союзов, в Комаудитории Московского университета. На двух из них я был. Это были головокружительно замечательные вечера, дышавшие торжеством недавней Победы и светлыми надеждами на будущее, на счастливую мирную жизнь.

Там я впервые увидел Ахматову и Пастернака, услышал, как они читают стихи. Точную формулу моего тогдашнего впечатления от Ахматовой я недавно нашел в записных книжках Лидии Гинзбург: «У нее был дар совершенно непринужденного и в высокой степени убедительного величия». В противоположность Ахматовой запомнился непокой Пастернака, его отзывчивая, сиюминутная реакция на все происходящее. Выступления их вызвали овацию.

Ахматову безудержный восторг аудитории встревожил. Тогда мне это, конечно, и в голову не могло прийти, я узнал об этом через много лет из мемуаров Ильи Эренбурга. Он рассказывал: «Два дня спустя [после вечера в Колонном. — Л. Л.] Анна Андреевна была у меня и, когда я упомянул о вечере, покачала головой: „Я этого не люблю… А главное, у нас этого не любят“».

Чутье не обмануло Ахматову.

Потом рассказывали, что когда о том, что происходило на этих вечерах, доложили Сталину, он спросил тоном, не сулившим ничего хорошего: «Кто организовал вставание?». Не знаю, было ли это на самом деле, может быть, это одна из многочисленных легенд о «Хозяине». Но возникла она явно не на пустом месте. Сталин хорошо знал, как это делается, больше того, сам организовывал такого рода спонтанные волеизъявления народа. Недавно была опубликована его телеграмма нац. ЦК, крайкомам, обкомам с грифом «с. секретно» со следующей директивой: «В связи с происходящим судом над шпионами и вредителями Тухачевским, Якиром, Уборевичем и другими, ЦК предлагает Вам организовать митинги рабочих, а где возможно и крестьян, а также митинги красноармейских частей и выносить резолюции о необходимости применения высшей меры репрессии».