Записки прижизненно реабилитированного

— Прошу слова! — раздалось в аудитории. Это говорила экономист Ирина Захаровна Давыдович. Она не значилась в списке ораторов, но Крыса не посмел ответить отказом. Ирину Захаровну уважали за ум, справедливость и красоту, а за строгость побаивались.

— Секретарь райкома партии товарищ Ушастый, — начала Давыдович, — просто и доходчиво объяснил нам, что дочь Суркова не является шпионкой и изменницей Родины. Такое ужасное пятно на нее не ложится. Она осуждена как развращенная Западом отщепенка и жена врага народа. Эго тоже серьезные преступления. Мы можем понять горе нашего товарища Сергея Сергеевича Суркова. Его дочь попала в дурное общество и теперь находится в тюрьме. Как гражданин и коммунист, он казнится за упущения в воспитании дочери. Воспитание молодежи — сложное дело. Молодежь сейчас трудная. Мы не делаем всего, что необходимо, для воспитания наших детей. Часто на это не хватает сил и времени. К сожалению, никто не поручится, что их дети никогда не оступятся. С каждым ребенком может случиться несчастье, большое или малое. Я не говорю о несчастье, которое постигло дочь Сергея Сергеевича, — добавила Ирина Захаровна. — Это исключительный случай.

Когда Давыдович сказала «никто не поручится, что их дети никогда не оступятся», Ушастый насторожился. Ему показалось, что она знает о падении Ленины. Однако тревога тут же прошла. Слова Ирины Захаровны были простыми и доходчивыми, а голос — человеческим. Именно так Матвей Иванович призывал обращаться к массам, хотя сам никогда не делал этого. Ушастый почувствовал, что женщина понимает его горе, хотя и не знает о нем.

— Сергей Сергеевич виноват и за свою ошибку в воспитании дочери должен понести наказание. Я предлагаю объявить коммунисту Суркову выговор. Об исключении из партии и увольнении с работы, разумеется, не может быть и речи, — закончила Давыдович.

Зал ответил на выступление Ирины Захаровны аплодисментами. Аплодисменты были такими, какими люди благодарят артиста, пробудившего в них добрые чувства и раскаяние.

Крыса понял, что собрание вышло из-под контроля, и, опасаясь гнева Ушастого, обратился к нему шепотом:

— Матвей Иванович! Ошибочное выступление Давыдович не было предусмотрено. Мы продолжим собрание и проведем линию райкома на исключение Суркова из партии.

— Какая линия? Какое исключение? Влепим Суркову «строгач», хватит с него! — раздраженно ответил Ушастый.

— Так мало? — В голосе Крысы звучало разочарование.

— Ты что, русского языка не понимаешь?! — голос Ушастого стал грозным. — Выполняй! Не забудь предоставить слово Суркову.

Сергей Сергеевич был в своем выступлении краток.

— Дорогие товарищи! — сказал он — Ваша суровая и нелицеприятная критика помогла мне понять и осознать свои ошибки. Спасибо за нее! Я виноват перед вами, перед всей партией, перед товарищем Сталиным! В годы войны, — Сергей Сергеевич показал на свои орденские планки, — я бы пошел на передовую и кровью искупил свою вину! Теперь, в мирное время, я прошу предоставить возможность искупить вину ударной работой в своем коллективе. Это передовая мирного фронта. И еще больше прошу оставить меня в родной коммунистической партии, без которой для меня нет жизни! Еще раз спасибо за суровую и принципиальную критику!

От Татьяны Сурков отрекаться не стал. Он твердо решил не делать этого ни в коем случае. В сознании деревенского паренька Сереги христопродавство и отречение от человека было смертным грехом. Сергей Сергеевич Сурков стоял на том же.

Собрание голосовало за вынесение строгого выговора с предупреждением коммунисту Суркову С.С. единодушно при одном воздержавшемся. Им был Кохманюк. Михаил Семенович находился в отчаянии, что не избавился от Суркова. Но расстраивался он зря. Сергей Сергеевич после пережитого на собрании не хотел оставаться в ОРСе и начал искать для себя подходящее место.

6. Преображение Татьяны

Известие об амнистии и предстоящем возвращении Татьяны Сергей Сергеевич встретил без всякой радости. Однако ее поведение после приезда развеяло первоначальные опасения. Татьяну словно подменили. Былая вражда, казалось, исчезла. Она относилась к отчиму как к близкому и родному человеку. Была предупредительна и ласкова.

— Дядя Сережа, — сказала Татьяна, — я помню, как ты подарил мне в детстве замечательную куклу. Она умела открывать глаза и разговаривать. Я тебя так люблю!

Сергею Сергеевичу всегда недоставало человеческого внимания и теплоты. Никто не давал ему этого. Он радовался светлым лучам, исходящим от падчерицы, хотя и чувствовал, что вспыхнувший в ней огонь зажегся не для него. Причину преображения Татьяны Сурков понял после разговора с женой, состоявшегося в конце мая.

— Послушай, Сергей Сергеевич, — сказала Анастасия Ивановна (они обращались друг к другу по имени и отчеству, хотя и были на ты), — у меня к тебе важное дело. Татьяна влюблена. Это очень серьезно. Она из тех женщин, которые любят только раз в жизни, и может наделать сейчас, на взлете чувства, непоправимые глупости. Мне нужен твой совет, как уберечь дочь и не дать ей оступиться.