Записки простодушного

Родственные связи ставились очень высоко. Даже «седьмая вода на киселе» могла всегда рассчитывать на приветливый прием и длительное пристанище — это в нашем-то доме, где в одной, по сути дела, комнате жила семья из пяти человек! Множество раз повторялась такая картина: поздно вечером — громкий стук в деревянные ворота нашего дома. Мама выходит в сенцы и возвращается с ватагой заиндевевших мужиков с кнутами. «Деревенские» приехали! Не всегда мама была в восторге от этих визитов, но никогда не показывала и тени неудовольствия. Но и гости были крайне непритязательны: вповалку лежали на полу, даже и на кухне, завернувшись в те самые тулупы, в которых приехали из деревни. Ну а мы, ребятишки, были на седьмом небе: новые люди, новые разговоры, а то и гостинчик из деревни.

Люди, среди которых прошло мое детство, были очень открытые. Встретятся где-нибудь — в поезде, в очереди за хлебом — незнакомые женщины, а через полчаса они друг другу всё выложат, самое сокровенное. Может, скрывается в этой изумляющей западного человека открытости некое религиозное чувство, христианское представление о божественном всеведении: если сам Господь Бог всё про меня знает, то чего уж мне таиться от такой же простой бабы, как я?

Так и вижу, как сидит на лавке около мамы (неустанно шьющей, порющей, гладящей очередной заказ) какая-нибудь мамина родственница или знакомка, косится на мою, казалось бы, безучастно склоненную над учебником голову и сначала шепотом, а потом, увлекшись, и совсем громко, говорит о том, что наболело.

Сколько таких вот бабьих (и не только бабьих) исповедей выслушал я в детстве! Обыденные разговоры о ценах на рынке, о продовольственных карточках, о вестях с фронта, даже о «похоронках» — забылись. А вот несколько рассказов помню отчетливо, хотя лица рассказчиков (странно!) совсем стерлись из памяти. Многие из этих подслушанных разговоров были совсем уж не для детских ушей, но их-то лучше всего сохранила память… Приведу некоторые из них. Они, мне кажется, любопытны для характеристики эпохи и народной психологии.

* * *

— Ты ведь, говорят, Евсеич, за красных воевал, начальником был?

— Как же, было дело. (Тут я навострил уши — первый раз в жизни видел я красного командира, о которых столько читал.) Много нас было. Китайцы даже были, латышей много. Латыши больше всего шороху давали. Если услышат в деревне: «Латыши идут!» — всё бросают, по караваю хлеба в руки — и бежать, в болото или куда. Смех! Ну и мы тоже спуску не давали. Прискачем, бывало, в деревню. Смотрю, где дом побогаче. Дверью так шваркну, кричу: «Кто хозяин? Ты чо?! С белыми снюхался, сволочь? В расход тебя!» И за бороду его. Он замельтешит: «Да ты чо? Опомнись, каких белых?! Кто говорит?» «Люди, — говорю, — говорят». Попугаю его этак, а потом говорю: «Ну ладно, на первый раз поверю. Моли за нас Бога своего. Да вон ребятам дай провиянту — телушку или там овечку. Ну и раны промывать — спирту или хоть самогонки!» Ну, он сам всё тащит, только бы нас спровадить!

И тут уж не выдерживает пионерское мое сердце. «Вы, — говорю, — просто бандиты были, а не красные бойцы!» «Молод ты ишо, — отвечает. — А красные бойцы што, Святым Духом сыты будут? Их кормить-поить надо? Вот то-то и оно!»

* * *

— Ну, чо в деревне новенького?

— Да ничо, Николаевна, жить и при колхозах можно. Раньше ведь, помнишь, от зари до зари спину гнули. Вы вот богатеи считалися, а сызмальства не розгибаясь робили.

— Да, уж помню! Девчонки были. Батраков никаких никогда не было, сами робили. В воскресенье робить — грех. Думаем поиграть. А отец-мать кричат: «Идите в лес, по грибы, по ягоды!»

— Ну, а мы счас, Николаевна, робим — ни шатко, ни валко, не бей лежачего. А чо я буду больше других ломаться-то? Председатель только шибко у нас плохой. Да ты, наверно, помнишь — Маркел Шутов.

— Нет, чо-то не помню.

— Да как не помнишь?! На дедушка-то его всё грешили (= подозревали), что лошадей воровал да цыганам продавал.

— Ну, теперь вспомнила. Только ведь Маркел за дедушка-та не ответчик.

— Так-то оно так, его никто и не виноватит. Только хозяин-то шибко плохой, нероботь. Бывало — сенокос, а он рыбачить идет. А сама знашь: кто рыбачит да удит, у того на ужин хрен будет. В комбеде (комитет бедноты) всё мельтешился. Он и в своем-то хозяйстве управиться не мог. А тут на тебе — шесть десятков дворов! Командуй, Маркел!

* * *

— Сима, слушай-ко, чо расскажу! (Тут гостья перешла на шепот, а я навострил уши.)

«Да на гавриловской дороге, ли чо?» — уточняет мама.