Записки психиатра

В самом деле, мне были известны многие люди, на которых никакое наследственное отягощение почти не оставило следов только потому, что условия работы и жизни этих людей были благоприятными.

Я назвала Марине Николаевне фамилию одного видного профессора, которого она, конечно, знала. У него в роду было много психически больных, и это на нем никак не отразилось.

К моему удивлению, больная заговорила без всякого принуждения.

— Знаете, доктор, вот в такие сумерки, — перевела она взгляд на окно, — мы катались с Сергеем Петровичем на лодке.

— С Луговым?

— Да. И тогда я ему все рассказала. А потом он стал совсем другим. Как-то, проходя по коридору мимо открытых дверей аудитории, я услышала, как Лугов кому-то говорил о моей наследственности, о том, что он замечает во мне странности… Когда я услышала, что обо мне так говорит любимый человек, я растерялась, перестала спать ночами, все думала: может быть, я и в самом деле сумасшедшая? Оттого и произошло это на лекции…

— Что произошло? — спросила я.

— Я много ночей не спала, не ела, переутомилась подготовкой к лекциям и потом все думала о себе, о нем. Перестала верить в себя… Однажды читаю лекцию и вдруг вижу: входит он и садится у двери. Это бывало и раньше. Но на этот раз мне показалось, что он зашел неспроста, а чтобы доказать, что я сумасшедшая. Я похолодела от мысли, что вдруг скажу что-нибудь не то или забуду что-либо, и наследственное сумасшествие будет доказано. У меня так забилось сердце, что я действительно потеряла нить мыслей и в остолбенении несколько минут смотрела на студентов. Я не могла произнести ни одного слова. И, как в тумане, я увидела Лугова и услышала, как он сказал: «Товарищи студенты, лекция прекращается. Разве вы не видите, что Марина Николаевна больна?» Помню, я тогда неистово крикнула: «Мерзавец!» Больше не помню ничего. Говорят, я что-то разбила, куда-то побежала. Я очнулась после обморока… Ах, доктор, как все это страшно! — Она в отчаянии горько заплакала.

Беседуя с Мариной Николаевной, я начинала убеждаться, что психической болезни у нее нет. Передо мной был откровенный человек, правда, чувствительный, с возбудимой нервной системой, с порывами, с какой-то сосудистой слабостью, выражающейся в обмороках при сильных волнениях, слабостью, может быть, переданной по наследству от алкоголика отца. Никаких симптомов психической болезни и ничего такого, что мы называем бредом и галлюцинациями. Это так называемая психогенная реакция. Проще сказать — болезненная нервная реакция на неприятные переживания. Стало ясно, что по своему состоянию больная скорее нуждается в санаторном лечении.

Успокоив Марину Николаевну всеми возможными способами, я выписала для нее рецепт на снотворное лекарство и объяснила все ее родственнику. Он сначала удивленно пожал плечами, потом искренне порадовался.

— Я так и предполагал, — сказал толстяк, — что это у них в роду. У моей жены тоже такое бывает, но в меньшей степени, и потом она приходит в норму…

Я думала о Марине Николаевне весь вечер. Хотелось понять, в какую ситуацию она попала. Сыграл ли роль в этой ситуации Лугов и какую?

Чтобы разобраться в этом, я на следующий день посетила больную на дому. Ночь она уже спала. Я увидела ее более спокойной и грустной, и снова долго с ней беседовала. На этот раз я твердо убедилась в психологической ситуационной основе ее «срыва». Теперь оставалось самое трудное, — логически доказать этой женщине, что ее временная болезнь — результат тяжелой для нее ситуации.

— Вы считаете себя больной? — спросила я Марину Николаевну.

— Да, повидимому. Все говорит за это. Я не умела себя сдерживать. Я не спала и не ела. Наконец, во время лекции теряла память.

— Но ведь это случилось с вами только один раз и в присутствии человека, который вам, кажется, сделал неприятность? Многие уже были осведомлены о вашем так называемом «болезненном состоянии».

— Вы же сами говорили, что я больная, — сказала она, взглянув на меня с укором.

— Да, в тот момент вы были больны. Но все дело в том, что это обойдется. А вообще-то было другое…

— Что же именно?

— Ваша болезнь — нервная реакция на тяжелую жизненную ситуацию. В этом я разобралась. Теперь настала ваша очередь взглянуть в свое недавнее прошлое.

— Недавнее прошлое, — повторила она и вдруг горько, по-женски заплакала.

Я сказала, что выхлопочу ей путевку в нервный санаторий. А вечером совсем неожиданно навестил меня Лугов. От прежней его уверенности не осталось и следа. Он был бледен и небрежно причесан.

— Хорошо, что пришли. Могу вам сообщить приятную новость: Марина Николаевна скоро едет в санаторий и будет совсем здоровой. Психической болезни — шизофрении — у нее нет. Есть сильное нервное потрясение, — залпом сказала я, чтобы скорее его обрадовать.

На лице Лугова мгновенно вместо радости и восторга выразилось недоумение, беспокойство, почти испуг. Он даже не сразу нашелся, что сказать, но когда, наконец, сказал, то, видимо, и на моем лице появилось недоумение и беспокойство.

— Не может быть, доктор! Это — неизлечимая душевнобольная!