Записки психиатра

Общежития самарского Меда. Ностальгия. Школа жизни. Ужас и еще раз ужас родителей, бич деканов и комсомольских бонз. Романтика, романтика, романтика. Все молоды и отчаянно бесшабашны, гормоны бурлят, можно не спать всю ночь, а с утра вприпрыжку бежать на лекции, печень способна утилизировать несколько смертельных доз экзогенного этанола, желудок – переварить горсть гвоздей вкупе с парой привокзальных чебуреков, потенция выше разума, самомнение выше потенции – и все это в ограниченном объеме пространства.

Всего общежитий было пять (общаги вечерников и казармы военкафедры не в счет). Пятое общежитие принадлежало фармфакультету. О-о, это было самое шикарное из общежитий! Комнаты по типу квартир, в каждой (боже мой, какой шик!) своя кухня, душ и туалет. В общем, поскольку духу истинной общаги не соответствует, то и говорить не о чем.

Первое общежитие, стоматологическое – это история Самары. Его называют Арцыбуха, поскольку оно находится на улице имени Арцыбушева. Тюрьма. Не иносказательно, действительно бывшая тюрьма еще царских времен. В ней есть даже камера, в которой сидел сам Валериан Куйбышев. В эту камеру на моей памяти селили только студентов-отличников. Двери остались те самые (железо, что ему сделается!), только окошки для раздачи пищи да смотровые глазки в них заварили. И еще одна особенность: потолочное перекрытие не было сплошным. Над коридорами и холлами потолка не было. Все этажи просматривались и простреливались снизу доверху (тюрьма, как-никак), и вдоль всех камер шли металлические мостки с перилами. А поскольку в тюрьме также располагались кафедры химии и биологии, то можно было не только позаглядывать под юбки студенток, бегущих по верхним мосткам, но и плюнуть с высоты на голову особенно ненавистного преподавателя. Однажды во время одного из многочисленных перманентных переездов студенты упустили с мостков холодильник, и он всего на несколько шагов разминулся с профессором, вызвав у того ничем не обоснованную паранойю: профессор был любимый, холодильник тоже.

Второе общежитие занимали педиатры. Пятиэтажка из силикатного кирпича, на каждом этаже – ностальгия любого демобилизованного, взлетка, взлетная полоса – коридор через весь этаж. Запомнилось, как педиатры отмечали получение диплома, устраивая катания в тазиках по ступенькам, а также маршируя под горн и барабан, с пионерским знаменем, в пионерских же галстуках и пилотках; юбочки, шортики и гольфики прилагаются.

Но, поскольку ваш покорный слуга был адептом лечебного факультета, то предмет моей особенной ностальгии – это башни-близнецы, две девятиэтажные свечки красного кирпича, третье и четвертое общежития. Все воспоминания и ассоциации нашей студенческой жизни навсегда прочно спаяны для меня с этими блоками на четыре комнаты, плюс один душ, плюс один туалет, плюс две раковины для умывания, с двумя кухнями на каждый этаж, с холлом в центре каждого этажа (лично рисовал картину маслом на стене каждого холла на каждом этаже в «четверке», за что мне было позволено жить вдвоем с приятелем в трехместке), с вахтой (один телефон на всю общагу) и ячейками для почты перед ней.

Каждая осень начиналась с массового заезда. Машины, баулы, мешки, холодильники, телевизоры, много картошки и баночки-баночки-баночки… Пришибленные родители, пьяные пока только от чувства бескрайней свободы студенты, наставления, заверения, поцелуи на прощанье – и понеслась душа в рай! Но, по правде сказать, в полной мере свободой наслаждались лишь старшие курсы: у первокурсников, напуганных страшилками старожилов, были две основные задачи – не вылететь после первой же сессии (а ведь были и условно зачисленные, так называемые кандидаты, помните таких?) и совладать с условиями общежитейского быта. Первое правило общежития – ум гроссен фамилиен нихьт клювен клац-клац – усваивалось довольно быстро, после первой же сворованной прямо с плиты сковородки с жареной картошкой. Другие учились по ходу, параллельно с изучением расписания занятий и маршрутов общественного транспорта, что в условиях равномерной диссеминации кафедр и лекционных залов по всему городу было просто необходимо для выживания. Посему первые курсы можно было также отличить по привычке передвигаться большими косяками. Проблема вылета из института сохранялась также и на втором, и на третьем курсах, разве что третьекурсник уже обладал способностью выучить непомерно объемный материал в неправдоподобно короткие сроки и при этом выкроить время для себя, любимого. А уж с курса четвертого и далее начиналась полноценная общежитейская одиссея, исполненная такой степенью познания дао и, в особенности, увэй, что старый добрый Лао-цзы может нервно курить в углу и готовиться записывать урок.