Записки психиатра

— Михаил Юльевич сделал большой вклад в науку, а теперь он видный профессор — часто ездит за границу… — покровительственно разъясняла мне Мария Семеновна. — Как-нибудь нам нельзя. А вот и комната мамы… — тоном экскурсовода продолжала она, указывая на тесный закуток, где с трудом умещалась кровать. С нее поднялась Анна Романовна. Лицо старушки было в морщинах, а глаза глубоко запали. Она меня сразу узнала. Прослезилась, поцеловала, назвала спасительницей. Ее, тоже модно сшитый, хотя и байковый, халат был, видимо, неудобен. Путаясь в длинных полах, она направилась к двери, заявив, что хочет угостить меня чайком. Вид у нее был испуганный, оробелый.

— Мамочка, мы еще успеем… — громко сказала Мария Семеновна. Старушка мгновенно смолкла. В следующие минуты она только кивала седой головой в такт словам дочери, говорившей о красоте ванной комнаты, о каких-то «подлинных» карнизах.

Я, наконец, отважилась спросить, где остальные.

— Ларочка в консерватории, а муж дома… Михаил Юльевич! — звонко и, видимо, любуясь своим мощным голосом, позвала Мария Семеновна. И, когда не последовало ответа, она постучала в одну из дверей и, приоткрыв ее, сказала:

— К нам в гости пожаловал наш знакомый доктор…

— А, доктор?! — послышался неторопливый басок, и наконец появился сам глава дома — профессор, который теперь, без шубы, показался мне еще полнее.

Угощение было куда лучше, чем десять лет назад, — настоящий восточный плов с бараниной, торт, ликер к чаю. Трапеза сопровождалась натянутой беседой с мучительно длинными паузами. Очевидно, в прошлую встречу на улице Михаил Юльевич мне уже все о себе рассказал, а жена его успела все показать. Она уже много лет не работала. Говорить нам было не о чем. Анна Романовна заметно сгорбилась, постарела. Пытаясь налить мне чай, она пролила его на брюссельскую скатерть.

— Ну, кто тебя просит?! — рассердилась Мария Семеновна. — Не можешь, так не лезь!..

Она резко выхватила чашку из жилистых, сухих, дрожащих рук матери и сама налила мне чай.

Старушка сидела, смущенно улыбаясь, и правый, более открытый глаз ее слезился.

Пришла с концерта Лара. На улице я бы ее не узнала. Она выглядела старше своих лет и казалась болезненной. Черные глаза с густыми ресницами были окружены преждевременной голубоватой тенью. На бледном, худощавом лице кое-где виднелись запудренные прыщики.

Но главное было не в этом, а в выражении лица. Такие лица называют надменными, гордыми, несимпатичными.

Небрежно сбросив шубку из венгерской цигейки, Лара вежливо поздоровалась. Пожатие ее холодной влажной руки было слабым.

Беседа оживилась. Я задала вопрос о ее здоровье. Девушка оказалась просвещенной не только в музыке, но и в медицине. Она заявила, что врачи у нее обнаружили острую форму неврастении. Она плохо спит, вечерами подолгу читает в постели, а днем испытывает вялость и головную боль.

— Ларочка на третьем курсе консерватории. У нее удивительное меццо-сопрано. Она мечтает стать оперной певицей…

— Ну что ты, мама, несешь чепуху… До этого еще далеко.

— Мы каждый год отправляем Ларочку на лучшие курорты, но здоровье ее остается слабым… — поспешила сказать Мария Семеновна, скрашивая общую неловкость от грубости дочери.

Вяло, нехотя Лара протягивала тонкие пальчики с ноготками миндальной формы к коробке «Ассорти» и, кроме шоколадок, ничего другого не ела.

Чай с ликером несколько оживил Михаила Юльевича. Он рассказал о своих лекциях в институте, лекциях, которые, признался он, давно знал на зубок и, видимо, не имел желания изменять. Каждый год в день окончания курса лекций студенты в складчину подносили ему цветы и другие подарки.

Я невольно вспомнила то время, когда Михаил Юльевич писал диссертацию. Поняла, что настоящего интереса к науке у него никогда не было, да и теперь работой он себя не утруждал.

Но вот Лара откровенно зевнула. У когда-то неистощимого весельчака Михаила Юльевича глаза тоже сделались осоловелыми.

— Много работаете? — спросила я. И, словно подтверждая мои мысли, он ответил:

— Нет, заведую кафедрой… Имею армию ассистентов. Надо же воспитывать молодые кадры. Приходится иногда читать лекции, ездить в заграничные командировки…

Мы простились вежливо, прилично, равнодушно…

Возвращаясь домой, я невольно вспомнила еще одних своих знакомых. Не только муж, но и жена стали профессорами. Прежде они тоже жили скромно. Стать ученым не простая задача. Человек лишает себя многих радостей, не досыпает ночей, до предела напрягает силы, а иногда и теряет здоровье… Не всякий на это способен.

Этих моих знакомых я тоже недавно видела. Они по-прежнему много трудились. Дружеская беседа с ними доставила мне истинное удовольствие.

В просторной квартире наряду с хорошей мебелью и текинскими коврами можно было видеть модели будущих машин. В силу своей профессии я знаю много подобных ученых. Было грустно, что так изменилась семья Михаила Юльевича.

За тяжелыми дверями высотного дома дышалось легко. С неба обильно сыпались снежинки. Под ярким светом уличных фонарей они казались пушистыми, большими.