Записки психопата

Супруг лежал спокойно и по обыкновению курил папиросу. Но когда оригинальная «спутница» опустилась на колени перед портретом Косыгина и меланхолически зашептала: «…задушите меня… задушите… задушите…», Б. несколько вышел из состояния задумчивости. Он аккуратно стряхнул пепел на бумагу, встал… И задушил.

Дневник 28 янв. — 31 марта 1957 г. Еще раз продолжение. И окончания не будет. III

4 февраля

«Да я тебя понимаю, Вениамин, я вообще хорошо понимаю тебя и тебе подобных… Просто — люди, которые обо всем судят из книг… Вас лелеяли мама с папой, заставляли учиться, держали в руках… А теперь, значит, вы предоставлены самим себе, вам все кажется, так сказать, ничтожным, легким и радостным… Заиграла молодость… легкомыслие молодости, если можно так выразиться… хочется оригинальничать, на все плевать, пускать пыль в глаза… А ты вот посмотри жизнь… Ты узнаешь, какой ты был глупый, когда оригинальничал… А все-таки все действительно не так просто, легко… и не так весело, как тебе кажется… Ты даже еще и любовь-то не знаешь, что такое… А порешь такую чушь про семенники… Я вот тебя уверяю, — если ты полюбишь кого-нибудь, то любовь тебя перевернет… Вас всех не так трудно и понять… Вы у меня как на ладони…»

«Тебе просто вредно читать Достоевского… Обязательно будешь таким мрачным, если запрешься в комнате… ощущать там всякие ужасы будешь… и тебе все будет казаться мрачным и ужасным… Тебе вот правильно говорили… что в действительности все не в таких мрачных красках… Ты вот ненавидишь смех, на всех смотришь, как зверь, со своей кровати… И на что тебе жаловаться, интересно?.. Насчет девчонок у тебя всегда будет прекрасно… В твоих способностях никто не сомневается, учиться ты можешь замечательно… И непонятный ты, чччорт… Все ведь живут хорошо, как люди… Ты не забывай никогда, что ты живешь в советском обществе… а не в какой-нибудь там…»

«В таком случае, о чем ты думаешь вообще?.. Вот ты говоришь — читаю книгу и вдруг бросаю ее и без движения лежу подряд несколько часов… Так интересно все-таки, ты ведь о чем-нибудь думаешь… Ну, не о будущем, предположим… хотя я в первый раз встречаю человека, который совершенно не думает о будущем… Ну, вот хотя бы твое отчисление из университета… Я понимаю, человек, у которого в перспективах — хорошая, трудовая жизнь, человек, жаждущий нового — ну тогда понятно, он может выражать радость или равнодушие… Но ведь ты-то, ччерт побери… не понимаю!! Ты что, насквозь легкомысленный?.. Так это на тебя не похоже… Легкомыслие у тебя показное… Я сразу тебя распознал… Я всю ночь слушал твою беседу с этим… албанцем… и убедился, что ты человек чертовски умный… Что касается твоей лени, так я совершенно ничего не понимаю!.. В жутких семейных условиях быть первым в школе по прилежанию… и тут вдруг… Не понимаю, не понимаю… Я сегодня даже хотел побеседовать с твоей посетительницей… Между прочим: будь более воспитанным в отношениях с женским полом — а то что же это такое — дымить девочке в нос и тут же посылать ее к черту… Удивительная терпеливость… Ты, собственно, к ней ничего… этакого… не имеешь? Нет? Ну, тогда тем более…»

«Брось это все, Венидикт! Как-никак жизнь-то ведь она хороша, черт возьми! Солнце… любовь… радость… и остальное… Прославлять веселье надо, Венидикт, — у тебя все к этому данные!.. Читай Кольцова! Бернса! Улыбайся. Хотя бы потому, что тебе слишком идет улыбка! Люби!.. И в старости тебе приятно будет вспомнить молодые годы! А ты… Глядишь на невинную, приятную девочку — а видишь… блевоту, сифилис, животность какую-то… Да я бы на месте этой толстенькой… а-чччорт… Как это вы оба… меланхолика… не понимаете, что ведь жизнь-то! жизнь!..»

13 февраля

Дева Ночная Романтика жаждет приять меня в свои объятия.

А мне гораздо более по вкусу рослый армянин Ночлег. Дыхание закавказской силы выбивает из меня половые откровения, и тешит мои взоры светолюбивый член, почерневший от нежности…

Все духовное заглушается во мне единением с армянской нацией…

Все дофевральское растворяется в привокзальной атмосфере…

И я совсем не намерен спохватываться или приходить в сознание. Что касается сознания, — так теперешнее мое горизонтальное состояние — высшее из всех 18-летних проявлений моего практического разума.

Хотя само горизонтальное состояние несколько неразумно. В этом смысле, — я готов отдать должное практичности инвалидов. Им гораздо теплей; у них еще есть желание оставаться вертикальными и отдавать оставшиеся конечности в фонд национального фольклора.

А я не намерен поддаваться агитации заводов Главспирта. Меня вполне удовлетворяют каменные ступени и вокзальные сквозняки. Я с наслаждением запахиваюсь в пальто и пытаюсь переключить внимание на что-нибудь более двуногое.

Двуногое нарочно меня избегает. А инвалидный грохот переполняет черепную коробку.

Что бы ни олицетворяли грохочущие костыли — объемистость жизненности или пролетарскую неумолимость — мне важен сам факт соприкосновения шести символов с транзитным паркетом…