Записки разведчика

По-моему мнению, радоваться было нечему. Я думал: «Как мог появиться этот знак? Не может быть, чтобы Ковпак или кто иной из командиров распорядился обозначать для нас путь движения главных сил». Такого еще не было в нашей практике. Мы знали маршрут. Да если бы и не знали, то разыскали бы своих по следу. Правда, обоза сейчас не было и след иногда исчезал, но скоро мы его находили.

– Стереть знак и продолжать движение, — распорядился я. — Гапоненко, будьте внимательны.

Когда же на пути начали попадаться повешенные на деревья листки бумаги с такими же стрелами, стало очевидным, что это проделка фашистских лазутчиков.

– Быть всем начеку. Знаки уничтожать. Двигаться без остановки, — сказал я товарищам.

Карпенко ушел вперед со взводом. Вскоре там послышалась стрельба. Когда мы подошли, то увидели трупы двух гитлеровцев.

– Это их работа, — сказал Федя, указывая автоматом на трупы.

Но он ошибся. Знаки продолжали попадаться и дальше. Видимо, кто-то шел вслед за колонной или же в наши ряды проник предатель. Надо было быстрее нагнать колонну и предупредить командование. Легко сказать «быстрее», а как это сделать, если люди уже сутки, кроме воды, ничего во рту не держали, а в вещевых мешках только автоматные патроны и ни крошки съестного. У меня самого начали мельтешить желтые круги перед глазами. Идешь, а ноги подкашиваются.

Выйдя на перевал, разведчики увидели колонну, растянувшуюся тонкой змейкой у подножия горы. Над ней коршунами кружились самолеты. Доносились глухие раскаты взрывов.

Между нами и главными силами обширная делянка вырубленного леса. Решили не петлять по горам, а идти наперерез колонне. Первые двести-триста метров прошли сравнительно легко. Этот участок был очищен от леса и изобиловал ягодами. Хлопцы набросились на лесную малину и землянику. На ходу срывали ягоды и подкреплялись.

Чем дальше углублялись на делянку, тем труднее было идти. Сухие ветки и сваленные деревья загромождали склон горы. Наконец перед нами оказались сплошные лесные завалы. Что делать? Дальше идти тяжело, но как посмотришь назад – волосы дыбом становятся.

– Будь что будет, пойдем вперед, — решили мы единодушно.

Теперь уже никто не наклонялся за ягодами. Берегли силы.

Немало усилий пришлось положить, чтобы выбраться из ловушки, в которой мы оказались по собственной неосмотрительности… Колонну догнали лишь перед обедом. Она переправлялась через мелкую быструю речку и прямой тропой поднималась в гору.

На месте переправы нас встретили Сидор Артемович и Семен Васильевич.

– Потери есть? — нетерпеливо спросил Ковпак, когда мы с Карпенко перешли речку.

– Убит Черемушкин, легко ранен Рыбальченко, — ответил я.

– Об этом уже знаю… Жаль Черемушкина, — сказал Ковпак, провожая взглядом уставших партизан разведывательной и третьей рот. — Как это произошло?

Я подробно рассказал о засаде противника и бое.

– Могло быть хуже, если бы противник имел покрепче нервы и пропустил разведку, а удар нанес по главным силам, половины не досчитались бы, — сказал Ковпак, выслушав меня.

– Не уберегли такого человека. Коротенькая была его жизнь, но чистая, как родниковая вода. Жил честно, сражался отважно и погиб как герой, — с чувством сказал комиссар.

Руднев замолчал. Мимо нас проходили голодные, измученные непрерывными переходами и боями партизаны. Они настолько устали, что при налете вражеской авиации не рассыпались по лесу и не маскировались, а только ложились рядом с дорогой. В настроение людей закрадывалось безразличие.

– Безразличие – опасная болезнь, — сказал комиссар. — Это от голода… Надо убивать лошадей и кормить людей. Мы не можем допустить их духовной слабости… Вы сами-то ели сегодня? — неожиданно спросил Семен Васильевич, обращаясь ко мне и Феде.

– Ели… ягоды, — ответил Карпенко.

– На ягодах далеко не уедешь, — сказал комиссар, пошарил по карманам и вынул три кусочка сахару. — Это вам по одному, а третий Радику.

– Спасибо, товарищ комиссар, пусть все будут Радику. Мы не голодны, — отказывались мы с Федей. — Сами, небось, ничего не ели.

– Я сыт, — твердо ответил Руднев, держа на ладони крохотные кусочки сахара.

– Товарищ комиссар, — начал было я, но Ковпак не дал докончить.

– Як шо Семен Васильевич дает, так берите, не тяните за душу, — сказал Сидор Артемович, часто заморгал и отвернулся.

Протянув руку, я взял сахар и почувствовал, как к горлу подкатывается непрошеный комок. Чтобы скрыть свое волнение, я отвернулся и стал нарочито внимательно рассматривать растянувшуюся колонну партизан, над которой свирепствовали немецкие самолеты.

Разве можно об этом забыть! Эх, разве я взял бы последний сахар, если бы знал, что Семен Васильевич уже больше суток не имел во рту ни крохи и берег эти кусочки сахара для сына…

Справившись с минутной слабостью, я повернулся к Рудневу и сказал:

– Товарищ комиссар, в отряде, наверное, сволочь завелась.

– Что ты имеешь в виду? — насторожился комиссар.

– Путь соединения отмечен стрелками на камнях и листах бумаги, — сказал я и вынул из кармана листок, подобранный на перевале.

Семен Васильевич взял его и долго вертел в руках.