Записки рецидивиста

Сидим как-то в восьмом бараке между нар, играем на гитаре, поем. На нарах зеки играют в карты под интерес. Барак разделен на две половины, в середине большая курилка, здесь тоже идет игра под интерес. Чтобы не застукали надзиратели, иначе изолятор игрокам обеспечен, один зек сидит на атасе. Постоянным атасником барака был зек по кличке Чита, маленький мужичонка, худой, но шустрый до невозможности. Чита наставит в проходе тазы, ведра с водой, скамейки и кемарит потихоньку. Но один раз надзиратель по кличке Холера обхитрил Читу. Он и еще несколько надзирателей, переодетых в гражданское, ворвались в барак и давай прыгать через тазы, ведра, скамейки. Чита, видя, что не успевает предупредить шулеров, прыгает Холере на шею верхом, едет и кричит: «Атас! Менты!» Так верхом и вкатил в барак. Весь барак, увидя эту картину, попадал со смеху. Холера еле стащил Читу с себя и крикнул надзирателям:

— Взять! Пятнадцать суток!

Но поезд уже ушел, почти все успели «спулить» карты.

Читу кинули в изолятор, но воры никогда его не забывали. Как только на кухне появляется раздатчик из изолятора, лучшему атаснику собирают «грев»: курево, спички, еду, чай для кайфа.

Подзывает меня Фунт один раз и говорит:

— Дим Димыч, пионер-барабанщик объявился, стучит падла. Надо завалить этого змея, — и показывает в сторону здоровенного зека по кличке Грыжа.

Я знал, что перед этим готовился побег двух воров — Клыка и Сатаны, но сорвался, кто-то настучал.

— Какой базар? Когда, сегодня? — спросил я.

— Да, — ответил Фунт.

Взял я финку, узкую и длинную, пошел в коридор, где барак разделяется на два, и стал караулить на повороте. Через некоторое время появился Грыжа, грузно приближаясь к повороту. Со всей силы снизу вверх я всадил ему финку в живот. Он даже не заорал, а только, как рыба, разевал пасть, пытаясь хватануть воздуха, и все ниже нагибал туловище, складываясь, как перочинный ножик. Второй мой удар для «верочки» пришелся в самое сердце. Я даже финку не успел выдернуть, как Грыжа рухнул на пол лицом вниз. Падая, он об пол по самую рукоятку вогнал финку в грудь. Повернув Грыжу на бок и упершись ему коленями в грудь, я с огромным трудом выдернул финку из туловища. Из раны, как из кабана, кровь мощным пульсирующим потоком хлынула на пол. Меня замутило, шатаясь, я направился к выходу. Прислонившись к бараку спиной, я немного отдышался, присел на корточки, землей обтер финку и руки. Пошел в барак, подошел к Фунту, сказал:

— Все. Освежевал скотину. Готовый.

Фунт, улыбнувшись щербатым ртом и обращаясь к двум пожилым ворам в законе Володе Сибиряку и Бекасу, сказал:

— Смотрите, воры, какая достойная смена нам растет. Хороший волчара получится из этого волчонка.

Потом Фунт поднял с нар одного фуфлыжника и сказал:

— Иди на вахту. Там одного завалили, бери делюгу. Да смотри не дешевни, а то сам улетишь, как птичка.

Зек ушел, «поканал по делу Рыбкина». Но это уже никого не интересовало.

Мне еще не раз приходилось приводить в исполнение приговоры воровского сходняка. Честно говоря, занятие отвратительное. Поддерживало, если ты в нормальном рассудке, а не какой-нибудь шизик, параноик или маньяк, сознание того, что ты зарезал мерзавца еще большего, чем сам. Таковы они — волчьи законы преступного мира. Откажись сегодня резать ты, завтра кончат тебя. Конечно, каждому охота жить. Ну так оставайся прежде всего человеком даже в этом страшном обществе, чти его порядки и законы. Для молодых преступников, как я, роль палача носила скорей всего воспитательный характер: кровью повязать с преступным миром, не дать пути к отступлению.

По зоне я ходил свободно, никто меня не трогал. Не то что подзатыльника, грубого слова не получал. Зайду в воровской барак, все смотрят на меня:

— О, Дим Димыч пришел. Проходи, может, чайку выпьешь?

Любимым учителем моим в зоне, так сказать, учителем жизни был вор в законе Володя Сибиряк. Он был уже в годах, высокий, спокойный, рассудительный. Но в нем таилась огромная сила, решительность и отчаянность, внешне ничем не приметные. Мы с ним подолгу беседовали, я рассказывал о детдоме, о море, о книжках, которые прочитал. Как увидит меня, первым делом спрашивает:

— Ну, как там, Дим Димыч, у нас с литературой?

— Дела катят, — отвечал я и начинал ему рассказывать очередную прочитанную книгу. Он очень внимательно меня слушал и говорил: