Записки ровесника

— А то, что по восемнадцатому веку у нас специалистов — навалом. А вот по странам народной демократии — никого. Не хочешь выбрать какую-нибудь?

— Языка не знаю, — попробовал я отвертеться.

— Выучишь за три-то года. Студенты оттуда у нас занимаются — помогут…

Я попросил денек на размышление. Сперва собирался отказываться наотрез. Потом подумал, что дело, несомненно, перспективное, и никто мне своим авторитетом тыкать в нос не станет — а я люблю работать на просторе: ответственности, правда, куда больше, зато интереснее во много раз. Кроме того, декан намекнул на возможность зарубежной командировки, необычайно в ту пору редкой…

Вечером, за чаем, я рассказал обо всем маме и няне и попросил их совета. Для вида попросил, для проформы, сам-то я уже принял решение, но после знакомства с тестем я всегда старался, чтобы любое мое решение выглядело коллективным.

Мама стала говорить о несоизмеримости вклада в развитие человечества крупных европейских стран — Франции, например, — и разных мелких государств, самостоятельно ранее не существовавших, а няня спросила:

— А какая страна?

Я обернулся к ней, удивленный ее вопросом, и вдруг увидел в ее глазах нечто большее, чем простое любопытство. Я сразу вспомнил «бабусю» и все многочисленное нянино семейство и совершенно неожиданно для себя ответил:

— Чехословакия, вероятно.

И был счастлив увидеть улыбку на няниных губах, и интерес и удовлетворение во взоре, и…

— Почему же Чехословакия? — изумилась мать.

Я стал плести что-то о древности Чехии, лежащей на перекрестке многих европейских дорог, о богатейших архивах, а сам понимал уже, что выбор сделан окончательно.

Впоследствии я не раз благодарил судьбу — и за разговор с деканом, и за сделанный мною выбор. С наслаждением погрузился я в интереснейший материал, лишь очень мало разработанный нашими учеными — до войны славяноведение было не в фаворе. Я вошел в контакт со студентами из Чехословакии, изучавшими у нас русскую историю, и вскоре овладел чешским языком пассивно — то есть мог читать почти без словаря, что мне, собственно, и нужно было; мои очаровательные учительницы не могли мною нахвалиться, а я, зная немецкий и французский, да еще в окружении двух прелестных девушек, из кожи вон лез и делал быстрые успехи.

Год спустя я уже не только составил себе скромную библиотеку по чешской и словацкой истории, но подготовил небольшой спецкурс по истории гуситских войн и прочел его нашим студентам-старшекурсникам. А на третьем курсе аспирантуры университет послал меня в Прагу — руководить зарубежной практикой группы студентов-переводчиков филологического факультета. Организовав занятия своих подопечных, я систематически работал в библиотеках и архивах, просматривал периодику, делал обширные выписки, заказывал фотокопии особенно заинтересовавших меня материалов. Кроме того, я встречался с учеными разных поколений и школ — наличие  р а з н ы х  школ было для меня откровением, — посещал научные конференции, дискуссии, лекции, выставки. Выучился языку и активно, приобрел много друзей. Привез с собой два ящика книг.

Так вошло в мою жизнь — и в значительной степени ее определило — большое, живое дело, тем более для меня привлекательное, что я мог свободно формировать материал в рамках особо знаменательных участков, отрезков, направлений. Вскоре я защитил диссертацию, с моим мнением стали считаться и в столице, где знающих специалистов тоже было мало, а наличие многочисленных дополнительных связей и приближение к моей жизни судеб целого народа сделало мое существование предельно насыщенным.

Няня внимательно следила за моими занятиями, иногда расспрашивала кое о чем, читала книги, на русском языке рассказывавшие об истории ее родины, — и тихо гордилась моими успехами.

Чего же мне было больше?

Подозреваю, что найдутся читатели, готовые кинуть в меня камнем за то, что я, историк, рассказывая о своей жизни, уделяю профессиональным заботам не максимум места и внимания, как это делается во многих других книгах, а, напротив, минимум.

Должен сказать, я делаю это совершенно сознательно, ибо мне представляется гораздо более важным воссоздать  х а р а к т е р  человека такого-то примерно года рождения, с такой-то судьбой и такими-то переживаниями, чем растянуть на все эти главы и страницы изложение досье на среднего ученого.

Все женщины в нашей жизни остаются женщинами, кем бы они нам ни приходились — женами, сестрами, начальницами, дочерьми, любовницами, бабушками, домработницами, водителями троллейбуса, мамашами, соученицами, соседками по квартире…

Няня была и осталась для меня главной женщиной в моей жизни; в значительной мере она определила мое отношение к остальным.