Записки ровесника

И мы торжественно отправлялись, и мама без конца раскланивалась со знакомыми, и мы слушали лекцию талантливого музыковеда, не только прекрасно знавшего предмет и не пытавшегося причесать свои мысли, но и умевшего говорить просто и доступно о самых сложных проблемах эстетики и музыки. Потом следовал концерт, а потом мы шли домой пешком, ибо жили неподалеку. И на обратном пути мама обычно говорила несколько слов о своих впечатлениях от исполнявшегося в тот день произведения, а также о своем отношении к композитору, дирижеру, солистам.

Надо сказать, что в конце тридцатых годов во главе нашей Филармонии как раз утвердился молодой, высокий, стройный, очень импозантный дирижер, на стройной фигуре которого прекрасно сидел фрак, и все в Ленинграде увлекались им, и хвалили его наперебой, и предрекали ему большое будущее. И вот однажды, выйдя с очередного концерта — он как раз дирижировал, — я осмелился первым начать разговор и похвалил дирижера, будучи твердо уверен в том, что мама относится к нему, как все, и согласится со мной, и оценит меткость и справедливость моего суждения. А мама молча шла рядом. Я заподозрил неладное, но, чувствуя необходимость заполнить неловкую паузу, тем более горячо стал настаивать на сказанном.

— Я его слушала сегодня второй раз, — неожиданно прервала мои излияния мать. — И знаешь… мне он не нравится.

Вместо того чтобы уж теперь-то замолчать и выслушать, что скажет она, я продолжал бормотать смешные в устах подростка слова о том, как прекрасно А. вел за собой оркестр.

— Да, он эффектно дирижирует, — согласилась мать. — Но я уже говорила тебе, что это не только не главное, но не имеет к музыке, в сущности, никакого отношения. Он необычайно рассудочен, ему недостает чувства — эмоционального ощущения того, что он исполняет. Во всяком случае, мне трудно принять его трактовку… Сижу, и все время кажется, что он не может почему-то нащупать интонацию, созвучную той, которую вложил в симфонию автор. Не может или — не хочет? Нет, нет, это исключено, конечно. Но, как бы это тебе объяснить… Понимаешь, я, слушатель, слышу авторскую интонацию, хоть я не музыкант, а он — нет… Как хочешь, а мне он не по душе.

— А ты уверена, что не ошибаешься? Почему ты слышишь вернее? Дирижер не может удовлетворить всех сидящих в зале! Если каждый слышит музыку по-своему…

— В том-то и дело, что хороший дирижер должен переубедить меня, если я ошибалась, внушить мне идею своей трактовки. А этому на слушателя, похоже, наплевать, да и на смысл концерта, кажется, тоже. Лишь бы все аккуратно входило в «рамочку» и никто ни в чем упрекнуть его не мог. Внешне все выглядит превосходно, только, похоже, это внешнее для него — главное…

Всего пять минут длился наш разговор, и больше к этой теме мы не возвращались, но, скорее всего, я тогда впервые задумался над тем, что́, в сущности, означает «понимать искусство». Вывод, который я сделал, заключался примерно в том, что главное, когда мы, непосвященные, остаемся с искусством один на один, — это тихонько, отнюдь не терзаясь некомпетентностью, искать совпадений между художником или музыкантом и самим собой. Разумеется, совпадений со всеми быть не может, но ведь и я — не искусствовед, чтобы всех убеждать в своей точке зрения, я принимаю или не принимаю картину только для себя, а толковать ее во всеуслышание… Спросят — сошлюсь на эти совпадения, все дело.

Еще зацепились мы с мамой разок за музыку необычайно популярного в тридцатые годы композитора-оптимиста, охотно и радостно писавшего песни, эстрадные пьесы, бодренькую музыку к музыкальным фильмам, опереттам и концертным программам. Услышав, что я подбираю на рояле одну из его новых песенок, мама сперва поправила меня — я, как всегда, фальшивил немного, особенно тонкого слуха у меня не было, — а потом вскользь заметила, что предпочла бы, чтобы я увлекался более оригинальной музыкой. Ох уж мне это ее «вскользь»!

— Что значит — оригинальной?

— А тебе не ясно?

— В данном случае, нет.

— Оригинальной означает — самостоятельно отысканной, сочиненной композитором в своей собственной манере и выражающей, по возможности, оригинальные мысли.

— Но это новая песня, она только что написана…

— Я не люблю, когда ты прикидываешься дурачком. Какая разница — когда написана, если она насквозь вторична, подражательна, соткана сплошь из чужих мыслей и мелодий!

— Песня как песня, — из чистого упрямства не унимался я. — Всем ребятам нравится.

— На здоровье, — режет мать. — Пусть нравится хоть всей школе. Я только не хотела бы, чтобы  т ы  принимал ее всерьез. Такого рода пустая музыка принижает человека…

И пошла, и пошла…