Записки ровесника

Холодно, ветер, конец декабря, но сержант одет в шерстяное офицерское обмундирование, хорошо подогнанную по фигуре новенькую шинель и мороза словно бы не замечает. Пройдя метров триста, он уверенно сворачивает в ворота, вяло охраняемые закутанным часовым, и оказывается в расположении воинской части. Предъявляет часовому документ, спрашивает его о чем-то, выслушивает ответ, кивает и направляется к стоящему в глубине двора дому.

Минута, другая, и сержант, постучав, входит в небольшую комнату, где, вытянувшись в удобном кресле, читает книгу офицер с погонами капитана на шинели, наброшенной на плечи. Офицер улыбается, не вставая, протягивает пришедшему руку, приглашает присесть. Беседа длится минут пятнадцать, затем сержант заходит в комнату рядом — там на дверях написано «штаб», — потом, держа в руках небольшую бумажку, вновь появляется на дворе, для того чтобы нырнуть в низенькую дверь одноэтажного здания без окон — то ли сарай, то ли склад.

Когда он выходит оттуда, вещмешок его туго набит. Заглянув еще к офицеру — поблагодарить, попрощаться? — сержант движется к воротам. Капитан выходит проводить его на крыльцо.

Так оно все и было. Я не успел получить продукты, и капитан Петросян, командир такой же, как наша, отдельной роты связи, наш постоянный «сосед справа» и мой старый знакомец, распорядился отоварить мой продаттестат. Явиться к ней с пустыми руками? В годы войны это было вдвойне невозможно, немыслимо.

Вечером тридцатого декабря 1944 года я вновь оказался в Риге — после трех с половиной лет отсутствия.

Собственно, вечер, как таковой, еще не наступил, но зимний день короток, сумерки загодя принялись обкладывать небосвод свинцовым кольцом, а мне необходимо было разыскать в огромном городе малоизвестную, судя по всему, окраинную улицу.

Начинать поиски следовало с центра. Отшагав километра три, я добрался до Даугавы и перешел понтонный мост — единственная ниточка соединяла берега могучей реки, все остальные средства сообщения были взорваны в ходе недавних боев за город.

На обоих съездах с моста копошились группы саперов — следили за движением транспорта, укрепляли что-то после прохода особенно тяжелых машин, тягачей, танков. Спускаясь на правый берег, я прошел вплотную к огромному полушубку с лейтенантскими погонами и, к величайшему своему изумлению, узнал в нелепо торчавшем из полушубка щуплом человечке старого товарища по роте двухгодичников Гришу Миндлина, исчезнувшего в сорок первом — мы считали его погибшим. Узнал, скорее всего, по тому, как лихо держались на самом кончике блестящего длинного носа очки.

Мы расцеловались, подивились случаю, который опять свел нас не где-нибудь, а в Риге, обменялись номерами полевой почты — этот ритуал проделывали все, случайно встретившиеся на фронте, — но я даже не успел расспросить Гришку о том, как он из связиста стал сапером, а больше я его никогда в жизни не видел. Только в тот вечер, среди грязного снега и льда, у съезда с топорно срубленного, но прочно сшитого его ребятами понтонного моста через реку Даугаву в городе Риге.

Гриша остался у моста на дежурстве, а я отправился дальше — искать заветную улицу.

Дело в том, что…

Дело в том, что, когда мы, наступая, вновь пересекли границу Латвии, мы из обширной, дотла разоренной и выжженной зоны, из бурьянной пустыни с торчавшими кое-где обгорелыми кирпичными трубами да останками русских печей, вмиг попали в мирную жизнь.

Как в кино.

Разрушения в ходе боев — вещь неизбежная, к тому времени ставшая для нас привычной. Но систематическое превращение широчайшей, многокилометровой полосы в мертвый пустырь, с торчавшими повсюду, как издевательство, аккуратными немецкими надписями, обозначавшими давно не существовавшие поселения… Вот когда увидел я своими глазами, что замышляли эти подонки сделать с моей страной!

Перебравшись через «старую» границу, мой взвод принял к обслуживанию очередную порцию линий связи; центр взвода расположился в небольшом местечке.

Там уже размещался к этому времени большой госпиталь.

На вечере в госпитале, на концерте для раненых, и выздоравливающих, и медперсонала, я познакомился с местной жительницей, латышкой, девушкой моих лет. Ее пригласил на концерт квартировавший в их доме военврач.

Звали девушку Виктория, сокращенно — Виа.

Поскольку врач в тот вечер дежурил, провожать Викторию домой отправился я. С того все и началось.

Подполковник медицинской службы рвал и метал, видя, что какой-то старший сержант перебежал ему дорогу. Он запретил пускать меня на территорию госпиталя — кроме концертов там бывали также танцы, — при встрече пытался поставить меня по стойке «смирно», предпринимал еще какие-то коварные и отчаянные акции, но я, как говорится, был из другой системы, я непосредственно ему не подчинялся, а в действующей армии это имеет колоссальное значение.