Записки рыболова и странника

Ободранный, насквозь мокрый, очумевший от духоты влажного леса, подстегиваемый страхом остаться в этой треклятой вырубке навсегда, кидаюсь то вправо, то влево, а проглянувшее солнце резво бежит на ночлег. Мерещатся мои бедные кости, обглоданные неведомым зверем. Наверно, так погибают легкомысленные бродяги. Если бы в это время было кому прижалеть меня — я бы пролил слезу. Эгоистична натура человеческая: мы охотно и не в меру сочувствуем сами себе — так нет же, подавай нам еще сочувствие окружающих.

Вырубка кончается. Прибавляю шагу. Вроде давно должна быть станица Зотовская, но куда она подевалась — ума не приложу. Продираюсь к Хопру, чтобы не заблудиться. Вот и река. Веселее стало. Не померещилось ли: петух закричал. Из последних сил перехожу на тряскую рысь, рюкзак бухает по спине, едучий пот застилает глаза. Еще один поворот Хопра, — и вижу синий домище с белыми ставнями, а на горе — обшарпанный купол церкви.

Устремляюсь вперед — и попадаю в мочежину. Прямо по ходу блестит зеленоватой водой заросший осокой затон. Начинаю обходить затон и натыкаюсь на заросли крапивы. Этого еще не хватало! Ничего не скажешь — хорошо спряталась станица Зотовская!

Лес редеет. Выхожу на хорошо протоптанную тропинку, тропинка выводит на лужок. На лужке дородная женщина в цветастой кофте и белой косынке косит траву. Жикая литовкой, она ловко укладывает стежку за стежкой. Как же приятно увидеть за весь день живого человека! Подойдя поближе, я брякнул ей в спину: «Добрый вечер!».

Женщина обернулась. Перед ней стоял настоящий лесной бродяга — выгвозданный, весь в колючках и еще черте в чем, заросший. Его глаза горели безумным азартом игрока, сделавшего последнюю ставку.

Женщина вскрикнула, выронила литовку и очень резво для ее грузной комплекции побежала в станицу. Что ни говорите, странный народ эти женщины…

Распогодилось. Солнце прячется за горой, но спешить теперь некуда. У околицы станицы присаживаюсь на поваленное дерево, наблюдаю за рыболовами в лодках.

Тут ко мне с разных сторон и этак осторожненько подходят два дюжих молодца, голых по пояс. Их квадратные торсы — как танковая броня. Молодцы поигрывают курганами мускулов. Уважаю силу, но такая явная ее демонстрация просто неприлична. Молодцы молча пристраиваются на дерево слева и справа от меня. Теперь издали, да еще в этой ромашковой рубахе, я похож, наверно, на девушку, которую заботливо опекают такие видные парни. Опекают плотно: мне не ворохнуться.

Начинается форменный допрос: кто такой, откуда, зачем?

Подобострастно отвечаю.

Ты нам баки не забивай, — предупреждают парни — турист… Мы ишо не видали пеших туристов в наших краях. Ишь, зачем-то бороденку поганую отрастил?

— Жинке такой зарок дал: не бриться, пока домой не вернусь.

— Та-ак!

— А кто тебя на Хопре знает?

— Лащилин из Михайловской.

— Это какой же Лащилин?

— Борис Степанович.

Парни заулыбались.

— Это ты Василису напужал? — спросил один из них.

— Наверно, я.

— Прибегла баба в станицу, сколомутила улицу, кричит, будто страшилище какоесь возля станицы огинается.

Парни хохочут.

— А ночевать где думаешь?

— Не знаю.

— Айда тогда к Анне Осиповне. Мировая старушка. Она тут поблизости живет.

ГЛАВА VII

Бдительный Орел. Люди и звери. Золотишко Ватола. Профессор медицины. Польза руководства. Матриархат.

Видно, несмотря на довольно холодные с ним отношения, господь Бог послал мне Анну Осиповну за сегодняшние передряги, чтобы я отдохнул у нее душой и телом. Анна Осиповна — сухонькая маленькая старушка, кажется, специально живущая на земле для добрых дел. Но и на нее пропаном определенное впечатление одичавший человек, и она спросила попервах:

— А ты меня не порешишь?

Заверяю Лину Осиповну, что программой моего странствия не предусмотрено убиение невинных пожилых людей, предоставляющих мне кров.

Интересуюсь, нет ли в Зотовской лесничества. Хочу, мол, про здешние места потолковать.

— Как же, есть, — сообщает Анна Осиповна. — А дом лесничего на этой улице стоит. Можешь сходить, пока я вечерять соберу.

Дом у лесничего махииный, с низами, а наверх ведет лестница. На селе еще не додумались ставить электрических звонков на калитках, а мои робкие писклявые призывы: «Хозяева, хозяева» остаются безответными. Отчиняю калитку, проникаю в обширный двор. В глубине двора сарай, прикладок сена. Пусто.

Поднимаюсь по лестнице, захожу в коридор. В городе такое нахальное вторжение расценивается как серьезное покушение на частную собственность со всеми вытекающими отсюда последствиями. А тут — патриархальная простота нравов. Как бы не так!

По лестнице — резвый топот, будто лошади скачут. Бросаюсь к двери, но меня опережает, чуть не сшибая с ног, громадная, как теленок, собака. Успеваю захлопнуть дверь перед носом второй, разъединяя злые собачьи силы. Мы в коридоре один на один с рассвирепевшим кобелем.