Записки с того света (Посмертные записки Браза Кубаса) 1974

Добрый, верный друг! Я нисколько не жалею о двадцати оставленных тебе векселях. Так подошел я к окончанию дней моих; так отправился я в undiscovered country[3] датского принца. Правда, гамлетовские сомнения и страсти не раздирали меня; я уходил вяло, медленно — словно зритель, последним покидающий театр. Ему скучно, и время позднее. Человек девять или десять были свидетелями моей кончины, среди них три дамы: моя сестра Сабина, что замужем за Котрином, их дочь, «лилия долин», и… терпение! Терпение! Вы скоро узнаете, кто была третья дама. Пока довольно и того, что неизвестная, не будучи родственницей, страдала больше родственниц. Да, больше. Не подумайте, что она громко рыдала или билась в судорогах, — нет. Впрочем, смерть моя была не такой уж драмой… Одинокий старик, в шестьдесят четыре года расставшийся с этим миром, — нет, моя смерть никого не могла потрясти. А если и могла, нашей незнакомке меньше всего хотелось это показывать. Она стояла у изголовья, полуоткрыв рот, и смотрела остановившимся взглядом. Она не верила, что меня уже нет.

— Он умер! Умер! — говорила она себе, и мысли ее, словно аисты, понеслись наперекор судьбе от берегов старости к далеким берегам нашей юности; пусть себе летят; мы отправимся туда позже, когда я вернусь к началу моей жизни.

Сейчас я хочу умереть, — спокойно, обстоятельно умереть, слушая рыданья дам и тихий говор мужчин, шум дождя в листьях и скрежет ножа о точильный камень у дверей шорника. Клянусь, этот оркестр смерти был далеко не так уныл, каким он, может быть, представляется тебе, читатель. Жизнь отступала, будто морская волна, сознание мое слабело, телесная и духовная недвижность овладевала мною, моя земная оболочка превращалась в растение, в камень, в тлен, в ничто.

Я умер от воспаления легких. Но если я скажу вам, что не столько воспаление легких, сколько идея — идея великая, благодетельная — была причиной моей смерти, вы мне, пожалуй, не поверите; а ведь это так. Впрочем, я бегло опишу случившееся, предоставляя, таким образом, возможность читателю судить самому.

Глава II ПЛАСТЫРЬ

Однажды утром, когда я гулял в своем саду, за трапецию, висящую в моем мозгу, ухватилась идея. Ухватившись, она принялась раскачиваться и выкидывать самые неожиданные коленца, словно канатный плясун. Я равнодушно наблюдал за ней. Внезапно, совершив головокружительный скачок, она раскинула руки и ноги наподобие буквы «икс»: «Разгадай меня или погибни». И тут я совершил открытие; я изобрел чудодейственное лекарство — пластырь от ипохондрии, средство облегчить страдания моих скучающих современников. Я набросал требование патента, особенно обращая внимание правительства на глубоко христианское назначение моего пластыря. От друзей же я не скрыл и того дохода, который должно было принести распространение столь сильно и благотворно действующего лекарства. Теперь, когда я стою по ту сторону жизни, признаюсь: более всего остального мне хотелось увидеть на афишах, в газетах, в лавках, наконец, на аптечных коробочках три магических слова: «Пластырь Браза Кубаса». К чему скрывать? Хотелось мне шума, треска, широкой гласности. Люди скромные поставят мне это в вину; зато ловкачи, уверен, сочтут меня человеком талантливым. Итак, моя идея, подобно медали, имела две стороны: одна была повернута ко мне, другая — к публике. Одна кричала о любви к ближнему и выгоде; другая — о стремлении к известности. Иными словами, я жаждал славы.

Мой дядюшка-каноник имел обыкновение говорить, что жажда мирской славы губит душу, ибо должно стремиться лишь к райскому блаженству. На что другой мой дядюшка, офицер одного из наших старейших пехотных полков, возражал, утверждая, что жажда славы — самое естественное из всех человеческих стремлений. Пусть читатель сам решит, кто прав: священник или военный. Я возвращаюсь к пластырю.

Глава III РОДОСЛОВНАЯ

Раз уже я заговорил о моих дядюшках, разрешите несколькими штрихами набросать наше генеалогическое дерево.

Основателем нашего рода был Дамиан Кубас, процветавший в первой половине восемнадцатого столетия. Бочар, проживавший в Рио-де-Жанейро, он так и умер бы бедным и никому не известным, занимайся он одним только бочарным делом. Однако мой предок был человек предприимчивый: он арендовал земли, сеял, собирал урожай, обменивал плоды трудов своих на звонкий металл и, таким образом, оставил кругленький капиталец своему сыну, лиценциату Луису Кубасу. С этого молодого человека и начинается вереница моих предков — тех предков, которых мы согласились признать. Ведь Дамиан Кубас был всего-навсего бочар, да еще, может быть, плохой бочар, а Луис окончил университет в Коимбре, занимал видные государственные должности и дружил с вице-королем Бразилии графом да Кунья.