Записки самоубийцы

Утром ворчливая и нахальная проводница, подсчитывавшая по купе постельное белье, явно подозревая во всех пассажирах потенциальных воров простынь и наволочек, распахнула дверь купе, в котором ехал Рустам. Обнаружив его на полу в луже крови и валявшийся рядом с его простреленной головой пистолет, она дико закричала и побежала по коридору, высоко задирая коленки, чтоб отодрать прилипшие от страха к полу ноги, и зовя на помощь.

«Труп был обнаружен при подъезде поезда за №…, по маршруту… к г. Еревану, – будет написано в деле об убийстве, вернее, в деле о самоубийстве. – Потерпевший, фамилия, имя, отчество, год рождения – 1959-ый, двадцати шести лет, проживающий по адресу…, инвалид войны в Афганистане, имевший судимость, холост, работает рабочим при СМУ таком-то, и прочее, прочее… И дальше – заключение судебно – медицинской экспертизы:

«Судебная медицинская экспертиза следов насилия на теле убитого не обнаружила, убийство совершено путем ввода дула пистолета (пистолет система «Макаров» прилагается в вещ. уликах) в рот потерпевшему и дальнейшего произведения выстрела. В результате выстрела на затылке потерпевшего обнаружена рваная рана – след вылетевшей пули. Пуля, обнаруженная застрявшей в стене купе поезда, в котором ехал потерпевший, судебной экспертизой признана той самой, которой вышеназванный был убит. На пистолете системы «Макаров» путем дактилоскопирования обнаружены отчетливые следы пальцев убитого»… И далее – из дела о самоубийстве:

«За подкладкой куртки потерпевшего найдена большая записная книжка, которая, по всей вероятности, из внутреннего кармана, через имевшуюся в кармане прореху упала за подкладку куртки. По данным экспертизы записи в книжке начаты примерно 7–8 месяцев назад, закончены недели три назад. Записи в книжке носят личный характер, и интереса для следствия не представляют. Никаких документов при себе у потерпевшего не обнаружено… По заключению психотерапевтов, давших ответы на наш запрос, исходя из записок самоубийцы, обнаруженных в вышеназванной записной книжке, а также расспросов матери убитого, соседей и т. д. – самоубийца имярек, натура импульсивная, движимая под влиянием минутных чувств, подверженная нервным срывам, вполне мог лишить себя жизни, исходя из чего судебная экспертиза признает, что мог иметь место факт самоубийства». Ну, и так далее. В дальнейшем толстая записная книжка, или, как ее уже назвали блестящие стилисты из органов правосудия – записки самоубийцы, бесследно исчезнут из папки с документами и протоколами опросов по данному делу. Но это уже мало кого будет волновать. Дело срочно вдруг потребуется закрыть. А кроме убитой горем, старой, больной матери и старшего брата, жившего в другом городе и, узнав о несчастье, приехавшего всего лишь на три дня, у самоубийцы никого не будет, кто бы мог потребовать более тщательного и скрупулезного, а попросту – более объективного и добросовестного рассмотрения дела. Правда, в самом конце следствия, когда следователь по этому, столь простому делу, уже собирался сам, без указания начальства, закрывать дело, обнаружился вдруг старый школьный товарищ убитого; прибежал взволнованный, весь потный, сам, естественно, без вызова, отыскал следователя, ведшего дело и стал горячо, в основном напирая на свои чувства доказывать, что его школьный товарищ ни за что не совершил бы самоубийства, что это сильный и мужественный человек, попавший в беду, что надо серьезнее рассмотреть все это и начать следствие сначала. Его, конечно пользуясь его же излишней горячностью и абсолютным незнанием судебного крючкотворства и юридической бумажной волокиты, тут же, без промедления подняли на смех и посоветовали изучать получше человеческую психологию, а не полагаться только на свои ощущения в таком тонком деле, как человековедение, хоть такого дела вовсе и нет. Просто видимо, его решили попугать терминами и непонятными словами, которые, кстати, в разговоре с ним, на него высыпали в достаточном количестве, чтобы он больше здесь не появлялся, и не морочил людям голову. Он и ушел, совершенно подавленный. На том вся эта история самоубийства и закончилась, будто, теперь уже абсолютно никому не нужная история болезни умершего человека.