Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918

Я увидела: точно по ниточке, ровно вспыхивали зеленовато-красные огоньки, то сразу несколько, то врассыпную, то опять все сразу, по всей горе… Точь-в-точь как на электрической вывеске гигантского магазина. Звук выстрелов я сейчас слышу меньше, чем днем. Это, может быть, оттого, что днем я не видела огоньков, а сейчас я только их и вижу. Где-то воет брошенная хозяевами собака. Видно, и ей страшно.

Вдруг за моей спиной заскрипел снег под чьими-то ногами. Я быстро повернулась и увидела, что сверху по улице спускается группа мужчин с ружьями. Мысль, как молния, мелькает: «Турки!..»

– Вон наши идут на позицию! – говорит Гайдамакин.

Слава богу, свои! Мы не одни! Еще есть люди на этой улице. Подходят, здороваются…

– Здравствуйте, солдаты, вы куда идете? – спросила я.

– А вон турку бить, на вокзал идем! Слышите, как стреляют? – Они остановились около меня.

– Боятся, потому и стреляют! – говорит один из пришедших.

Я прислушалась. Правда, я слышу теперь много выстрелов, а огоньков стало еще больше. Страшно!.. И снова я вижу гигантскую вывеску с освещением, которое то тухнет, то снова загорается.

– Вон сколько огоньков! Столько и винтовок, столько и пуль! – снова кто-то говорит из солдат.

– Сила их, должно быть, большая! Вон какие костры распалили! Не боятся нас. И откуда их принесло?! Позиции далеко! Там и войско наше. А здесь никто и не ждал турка! Здесь и солдат-то настоящих нету! Мы только – охранники! Все старики…

– Слышь? Замолчал?!

Сразу потухла «гигантская вывеска»! Стало темно и до жуткости тихо.

– Почему замолчал?

– А кто его знает, – говорит бородатый солдат, стоящий рядом со мной.

На нем был полушубок, шея замотана красным шарфом до самых ушей, на руках варежки, винтовки у всех на ремне, руки они все прятали в рукава и поминутно стучали нога об ногу:

– Экий морозище! Ну и морозу бог послал! Вон и турка мерзнет, видать. Недаром костры распалил. Может, пошел в обход? Тепереча самое время.

– Когда стреляют, это лучше. А как замолчал, так, значит, что-то затеял! Кажись, только что стрелял, а пойди за ним – он уж где-нибудь вот здесь! Вон, поди, крадется, высматривает! Тоже ведь и он боится шибко. А теперь самый раз идти в обход! – говорит бородатый мужик, который стоял рядом со мной.

– Ночь темная! Вот угляди его! – он протягивает руку за мою спину… Я в ужасе отскочила и повернулась лицом туда по тому направлению, куда он показывал. Но, заметив мой испуг, он успокаивающе говорит: – Кажись, я вас напужал – смотри.

– Не беспокойтесь, сестрица! Мы за вас постоим! Спите спокойно! Хотя и не наша очередь идти в бой, но мы здесь на охрану присланы! Вот и будем вас охранять, пока живы, а вы спите!

– Но что поделаешь, когда нет войска здесь настоящего? – говорит кто-то.

– Куда вы идете сейчас?

– Мы? А на вокзал! Вот только подойдет наш начальник… А вон кто-то идет!

– Ну, пойдемте, земляки! Покурили и ладно! Идем! До свидания, сестрица! Счастливо оставаться. А если кого из нас завтра принесут к вам в госпиталь – уж перевязывайте нас! Что уж поделаешь?!

– С Богом! Христос с вами! – едва выговорила я… Хотелось много сказать ласковых, ободряющих слов этим безответным людям, идущим не в очередь на смерть! Но слезы душат меня! А когда я смогла выговорить слова ласки и любви, они уже шагали вниз по улице, к месту смерти и страданий. Оттуда, с вокзала, мало кто в эту ночь ушел сам: одних увезли в госпиталь, других – в общую могилу… А я перевязывала раны, хотя, может быть, и не этим, идущим охранять меня, ратникам, а тысячам таких же русских безответных солдат…

Долго я еще стояла у калитки… Ноги мои точно примерзли, стали тяжелые, никак не оторвешь их от снега.

А на горе опять стучат по-прежнему. Тук-тук-тук-тук… И огоньки все так же вспыхивают зелено-красные.

На улице опять ни души. Только по-прежнему воет собака… Странно! Ведь сотни винтовок стреляют, и звук выстрелов ясно слышен, но чувствуется жуткая тишина… Неужели все эти дома пустые?! Ведь два дня тому назад у каждого дома были солдаты-денщики; то несли какие-то покупки, то разметали снег с тропинок… А теперь нигде никого… Только все «стучит» там, на горе…

– Барыня! Идемте в комнату, согрейтесь. Если турки осилят наших, то они только через мое тело перейдут к вам.

Я пошла в свою комнату и легла не раздеваясь. Но сейчас же вспомнила: «Господи! Да ведь мадам Штровман одна сидит в комнате! Вероятно, боится страшно?» И я постучала к ней в стенку:

– Мадам Штровман, как вы себя чувствуете, боитесь?

– Я уже совсем легла спать… – ответила она сонным голосом.

Я замолчала! «Какие крепкие нервы у нее! – подумала я и больше не сказала ничего. – Да! Может быть, она права. Что, правда, беспокоиться?.. Ну, придут турки; возьмут Кавказ; разорят и разграбят наши дома; нас отправят в рабство в Турцию… Вот и все!»

О, нет, нет! Это невозможно! Сколько смертей, сколько горя бесконечного будет, пока это случится. Сколько народу перебьют. Да разве Россия уступит, примирится с этим? НИКОГДА!

Я соскочила с постели! Не могу лежать! На улице легче. Пойду опять туда. Я вышла в сени… Оба денщика сидели на ящике с ружьями в руках.