Читаем Записки сестры милосердия. Кавказский фронт. 1914–1918 полностью

Кухня стояла посреди двора, отдельным зданием. От крыльца госпиталя и до кухни шла черная, жирная тропа. Ошибиться было невозможно – по ней мы прямо пришли в сени кухни. В сенях была такая же жирная грязь, смешанная со снегом, щами и борщом, образовавшая толстый слой на полу. Из кухни, несмотря на мороз, дверь была открыта. Толпа санитаров с ведрами и с тарелками. Каждый хотел первым получить обеды, накормить раненых, чтобы потом самому идти обедать.

– Палата первая и вторая: слабых – 42, усиленных – 67, – протягивая записку, говорит санитар.

Но повара совершенно ошалели от записок и только отмахиваются:

– Подожди, подожди! Видишь – отпускаю другому…

Получившие обеды спешили каждый в свою палату, по дороге расплескивая щи из ведра и роняя «каклеты», горой лежавшие на тарелке. Каждый санитар нес в одной руке ведро со щами, в другой – с кашей, да еще тарелка с котлетами или манной кашей для слабых раненых. Тарелка была крепко зажата вместе с ручкой от ведра и придавлена большим пальцем. Если котлет на тарелке было штук пятнадцать или двадцать, то они по дороге сваливались на дорожку – и тогда санитар стоит, ждет, чтобы проходящий поднял и положил их опять на тарелку.

Довольно с меня! Пойду помогать кормить раненых… Прихожу в палату; только что стали раздавать обед. И что тут поднялось!! Кому нужно усиленную еду, тот получил слабую; кому нужна слабая, тот получил щи, кашу, черный хлеб и порцию вареного мяса. А кто должен получить эту здоровую, но тяжелую пищу, тот получил легкий манный суп, яйцо всмятку, белый хлеб и стакан молока. Сестры с ног сбились (четыре сестры на пятьсот больных и раненых).

– Вспомни, кому ты отдал усиленную порцию обеда! – приставала сестра к санитару, раздававшему обеды раненым. Санитар остановился, поставил ведро на пол и стал думать. – У Жданова на столе обед обыкновенный, а ему нужно усиленное питание! – продолжала сестра взволнованно.

– О, стойте, стойте! Кажись, я отдал усиленную порцию вон тому; вон, что третий с краю!

Сестра бросилась туда. Раненый сидит на койке и допивает молоко; а тарелки уже пусты! Сестра растерянно смотрит на тарелки и спрашивает:

– Съел?!

– Съел! Покорнейше благодарю!

Сестра берет пустые тарелки, уносит и отдает их санитару:

– Видишь, съел!

– Вижу, съел – прорва! – с грустью произносит санитар. Но потом сердито говорит: – А хто их разберет, кому што! Столько народу, на куфне тоже сами ничего не знают. Дают, а толком не говорят, кому какая порция полагается! – ворчит санитар, поднимая ведра.

С другого конца палаты сестра кричит ему:

– Что же ты стоишь! Больные ждут обед!

Сестра, у которой больной остался на обыкновенном обеде, завидя доктора, бежит к нему:

– Доктор! Усиленную порцию отдали другому! Чем мне кормить больного?

У доктора голова идет кругом. Только что сестра в третьей палате жаловалась, что обед для слабого больного съел здоровый, а слабому дали щей и каши! И у того теперь рвота!..

Я пошла на кухню, чтобы сварить для слабых молочный суп. Но на кухне шум был еще больший, чем в палатах…

Санитар, показывая на записку, которая была у него в руке, говорил:

– Семи порций мяса не хватает! Сестра послала меня: принеси, говорит, недостающие порции мяса! А вы одно: нету да нету. Так она же требует!..

Но при виде меня – сразу все замолкло.

– Дайте мне молока и манной крупы. Я сварю суп.

Каптенармус принес из кладовой все, что я просила.

Когда суп был готов, я сама его понесла, разлила по тарелкам и раздала больным.

Наконец все накормлены!! Сестры ушли, кроме дежурной. Но мерить температуру придут опять все… Санитары тоже ушли.

В 6 часов ужин; и опять такая же процедура раздачи еды. Я пошла к столам, где непрерывно шла работа по приему раненых, которых теперь было еще больше, чем утром. Некоторые сами шли, опираясь на ружье, закутанные в башлыки, и сразу садились на пол. Других поддерживали, третьих несли на носилках. За столом теперь работали только двое – врач и фельдшер.

Я подошла к раненому казаку и стала разматывать башлык.

– Куда ранены?

– В ногу…

– Кость цела?

– Не знаю! Но ходить не могу…

– Какой части, имя и фамилия как, когда ранен?

Все это я спрашиваю каждого раненого и записываю на листке бумаги. Потом с помощью санитара раздеваю его и надеваю ему чистое госпитальное белье… Затем укладываем его на носилки…

– В какую палату его нести, сестра? – спрашивает санитар.

– Вон свободная койка в четвертой палате. Положите его туда…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
Савва Морозов
Савва Морозов

Имя Саввы Тимофеевича Морозова — символ загадочности русской души. Что может быть непонятнее для иностранца, чем расчетливый коммерсант, оказывающий бескорыстную помощь частному театру? Или богатейший капиталист, который поддерживает революционное движение, тем самым подписывая себе и своему сословию смертный приговор, срок исполнения которого заранее не известен? Самый загадочный эпизод в биографии Морозова — его безвременная кончина в возрасте 43 лет — еще долго будет привлекать внимание любителей исторических тайн. Сегодня фигура известнейшего купца-мецената окружена непроницаемым ореолом таинственности. Этот ореол искажает реальный образ Саввы Морозова. Историк А. И. Федорец вдумчиво анализирует общественно-политические и эстетические взгляды Саввы Морозова, пытается понять мотивы его деятельности, причины и следствия отдельных поступков. А в конечном итоге — найти тончайшую грань между реальностью и вымыслом. Книга «Савва Морозов» — это портрет купца на фоне эпохи. Портрет, максимально очищенный от случайных и намеренных искажений. А значит — отражающий реальный облик одного из наиболее известных русских коммерсантов.

Анна Ильинична Федорец , Максим Горький

Биографии и Мемуары / История / Русская классическая проза / Образование и наука / Документальное