Записки Шанхайского Врача

Сам Клементс, бывший морской офицер, был типичным тори. В гостиной у него висел большой портрет Черчилля, на которого он сам очень походил лицом: множество подбородков и пухлые щеки. Мы с ним никогда не говорили о политике: он понимал, что у нас противоположные взгляды, а воспитанные люди в смешанном обществе о политике и религии не говорят. Но вообще я узнал от него много интересного. Как-то раз он позвонил мне по телефону и попросил подняться в купол здания Гонконг-Шанхайского банка (наши кабинеты находились на последнем этаже, рядом с куполом). Когда я пришел, Клементс обратил мое внимание на огромную четырехгранную деревянную балку (эти балки служили перекрытиями для настила полов между этажами) и спросил: «Док, вы можете ее поднять?». Я рассмеялся и ответил, что нет. «А вы попробуйте, док». Я подошел к концу бревна и неожиданно легко поднял его. Бревно ровно ничего не весило. Оно было насквозь проедено белыми мура-вьями-термитами. Клементс расхохотался: «Вы знаете, док, ведь эти проклятые белые муравьи скоро сожрут весь Шанхай. Они жрут дерево и не трогают коры, чтобы нас обмануть. Хорошо, что они жрут дерево, а не людей».

Потом я как-то видел «брачный полет» термитов. Я сидел, как всегда, у себя в кабинете. Направо от моего стола стояла кушетка для осмотра больных, покрытая белой простыней. Совершенно случайно я повернулся к окну и не поверил своим глазам: вся простыня была покрыта сотнями белых крылатых муравьев, которые появились, наверное, из какой-то щели в полу. Я встал. Они моментально все в раз, как по команде, поднялись и вылетели в открытое окно.

Однажды Клементс вызвал меня к себе. У него была температура. Он не почувствовал облегчения от очередной порции джина, и это его обеспокоило. Кроме всего прочего, он страдал запором. Мы с ним долго беседовали на эту тему, и я сказал, что запор - следствие нашей европейской цивилизации. Раньше люди садились в поле на корточки, «орлами», из-за сильного изгиба колен напрягался мышечный пресс живота, и опорожнение было легким.

«Что же, док, - спросил мрачно Клементс, - вы хотите, чтобы я ходил, как кот, на крышу и садился под олеандрами?» - «Нет, зачем, -ответили, - закажите себе скамеечку высотой в один фут. Садясь в туалете, ставьте ноги на скамеечку, и у вас будет естественный изгиб колен и напряжение мышечного пресса».

Через неделю Клементс пришел ко мне на прием. От него приятно пахло джином: успел зарядиться с утра. В руке он держал маленькую скамеечку. «Док, - сказал Клементс, - я велел изготовить две скамеечки. Вот эта - вам на память. Подарок. Чтобы и у вас не было запора».

Но вернемся к несчастному случаю, который произошел с женой сотрудника консульства. Когда я вошел в комнату, где произошла трагедия, почти все служащие уже находились там. Ко мне подошел Чаудри, и я спросил его, почему этот человек так поступил. Чаудри ответил: «Он говорит, что она ему надоела». Объяснение мне показалось вполне логичным. Если жена надоела, самое простое - выбросить ее из окна. Но вид у несчастного был такой, что пришлось дать ему двойную дозу снотворного.

Своим продолжением эта трагедия имела то ли фарс, то ли комедию. Через неделю я получил повестку из китайского суда с предложением в указанный час прибыть с переводчиком для дачи показаний. Индийское посольство обратилось к китайским властям в Пекине с просьбой признать их сотрудника психически больным и разрешить отправить его в Индию. Китайцы ничего лучшего и не желали. У них только что произошла революция и заниматься индусами, швыряющими своих жен в окно, у них просто не было времени. Назначать экспертизу, возбуждать уголовное дело, судить, может быть, казнить... Зачем? Они решили объявить его сумасшедшим на основании моих показаний. Но я не был психиатром, поэтому мои показания могли иметь весьма относительную ценность.

В то время у меня служили две секретарши, одна из них - китаянка. Я сказал ей, чтобы она была готова ехать со мной в качестве переводчика. Секретарша рассмеялась, она сообразила, что это будет первосортная комедия.

В назначенный день и час мы прибыли с ней в суд. В довольно просторном зале суда стояли большой стол для судьи, два поменьше - для секретарей, две трибуны - одна дня меня, другая для переводчика. Мы заняли свои места. Я взглянул на судью. Мне хорошо знаком этот тип китайского европеизированного интеллигента: гладко причесанные волосы, прекрасно сшитый европейский костюм, очки в золотой оправе, белоснежная рубашка и галстук темных тонов, роскошные золотые запонки с темно-зеленым нефритом, большой золотой перстень и золотые часы. Учился он, конечно, в Оксфорде или в Гарварде и говорил по-английски не хуже, если не лучше, меня. Но говорить со мной даже на нейтральном для нас обоих языке он, конечно, не мог: не позволял национальный престиж, и поэтому нужен был переводчик.