Записки штурмана

Нельзя сказать, что все шло нормально. Через полчаса после вылета из Ленинграда мы попали в грозу. Самолеты наши не были оборудованы для слепого полета. Только в командирской машине, у Агнессы Кадацкой, был «пионер» — указатель поворота. Она решила итти, пробивая фронт грозовых облаков. Мне же ничего не оставалось, как пристроиться поближе к командиру и держать курс по ее самолету. Я прибавила газ и подошла к командирскому самолету на более короткую дистанцию. То же самое сделала и вторая ведомая летчица. Шел сильный дождь. Вода заливала стекла кабины, делала их едва прозрачными. В тумане с трудом различались контуры переднего самолета, служившего единственным средством ориентировки для двух других. Болтанка становилась все сильней и сильней.

Лететь тяжело, но приятно. Приятно сознавать и видеть, что, несмотря на непогоду, три самолета, пилотируемые женщинами-летчицами, идут в крепко сомкнутом строю, не отстают один от другого, что летчицы умеют чувствовать друг друга на расстоянии и повиноваться общей цели, общей задаче.

Вышли из облачности и увидели, что другое звено от нас отстало. Пришлось убавить газ, пойти на меньшей скорости, чтобы дать подругам подтянуться к нам. Второе звено не заставило себя долго ждать. В сомкнутом строю мы полетели дальше.

Но гроза делала свое дело. Вскоре перед нами показалась черная полоса большого грозового фронта. Предсумеречная гроза повлияла на ускорение темноты. И без того мрачные облака сгущались и сгущались, угрожая совсем закрыть какую бы то ни было видимость. Агнесса Кадацкая решила не итти вторично в облаках. Темнота могла застать нас в тумане, и тогда мы не смогли бы найти место для посадки.

Самолеты шли на высоте 500—600 метров. Мы спустились под облака, пошли сначала на 100-метровой высоте и, наконец, бреющим полетом стали пролетать над лесом. Дождь усиливался. Сумерки надвигались все быстрее. Стало ясно, что до аэродрома не добраться.

Мы находились где-то вблизи Вышнего Волочка. Под нами лежала болотистая лесистая местность. Сверху виднелся большой луг, окаймленный густым лесом. На лугу поблескивала вода, явный признак болота, а в центре был выложен огромный белый крест. Белый крест — это условный знак для летчиков. Он означает, что площадка, на которой он выложен, ни в коем случае не годится для посадки самолетов. Такие предупредительные знаки, обычно зацементированные, устраиваются на болотистых и других негодных для посадки площадках по пути следования пассажирских самолетов. Но одно дело предупредительный воздушный ОРУД, а другое — действительность. Деваться было некуда, хотя мы и понимали, что наши машины на своих маленьких колесиках не совсем пригодны для посадки на этом импровизированном болотистом аэродроме.

Агнесса Кадацкая первая делает круг и заходит на посадку. Я вижу сверху, что ее машина очень немного пробежала по земле и остановилась. Значит, грунт вязкий. Захожу на посадку, делаю круг, снижаюсь, еще внимательнее вглядываюсь в землю. На ней немало коряг и кочек. Однако мне удается разглядеть небольшую площадку, по цвету резко отличающуюся от окружающего болота. Болото ярко-зеленого цвета с темнокоричневыми пятнами, а эта площадка, вернее, полоска, имеет сероватый оттенок. Здесь, наверное, почва более сухая. Постараюсь сесть именно на эту площадку. Приняв решение, немедленно захожу на второй круг. В это время вторая ведомая, шедшая сзади меня, нарушает очередность посадки, срезает мне круг и смело заходит на посадку. Все это происходит молниеносно. Сверху мне видно, что ее машина становится на нос, с носа переваливается на крыло и ложится, как приземлившийся планер. Моя пассажирка не на шутку переполошилась и тормошит меня:

— Что случилось?

— Видите что: поломалась!

— Жива она?

— Не знаю. Снизимся — увидим.

Темнеет. Садиться во что бы то ни стало, скорее садиться! Убираю газ. Планирую. Близко земля. С небольшим «плюхом» сажаю машину на болото. Перед посадкой выключаю зажигание, чтобы не получилось вспышки в случае, если машина скапотирует. Самолет пробегает по земле несколько метров и останавливается. Я оборачиваюсь к своей пассажирке и говорю:

— Скажите спасибо, что остались живы…

Она смеется.

Моя машина по оси колес ушла в грунт. Еще какие-нибудь лишние километры скорости, и самолет был бы разбит… Но долго раздумывать не приходится. В воздухе еще три машины. Как они сядут? Вместе с Агнессой Кадацкой мы нетерпеливо ждем подруг. Вот, наконец, заходит на посадку одна, за ней другая, третья. Наконец, мы все вместе. Сели, правда, не на аэродроме, но, главное, целы. Из шести пострадала только одна. Она далеко от нас, у опушки леса. Нужно отправляться на помощь. Из летчиц только двое — Кадацкая и я — были в летном обмундировании: в брюках, сапогах и кожанках. Шел дождь, под ногами болото. Нас двоих это не смущало. Зато остальные оказались в затруднении — они были одеты в обыкновенные платья, на ногах легкие полуботинки.