Записки штурмовика

Грейфцу, когда я прочел ему эти слова Розенберга, прищурив глаз, сказал:

– Не пытайся, Шредер, понять Розенберга. У тебя в мозгу извилин немногим больше, чем у лошади. Но если бы ты имел их столько, сколько я, потомок четырех поколений юристов, то ты тоже ничего не понял бы, так как Розенберг сам не понимает, что он говорит.

Больше я не буду ничего у Грейфцу спрашивать, так как он надо мной издевается. Мне все же кажется, что теперь я понимаю, что такое национал-социализм: Гитлер хочет создать хорошую жизнь только для немцев, и я считаю, что это правильно. Другие пусть думают о себе сами. В «третьей империи» будет все иначе, чем теперь. Там я, Вилли Шредер, буду значить больше, чем какой-нибудь толстый банкир. Меня только удивляет, что те национал-социалисты, с которыми я говорил об этом, мне отвечали:

– Брось чесать языком. Главное – это хорошо пожрать и выпить.

Правда, я еще мало с кем говорил.

3 июня 1932 г.

Вчера мне пришлось быть на митинге, на котором выступал Геббельс. Сначала Доктор меня разочаровал: он похож на еврея, которых рисуют на карикатурах, и очень уж некрасиво хромает. Зато он прекрасно говорит, пожалуй, не хуже самого Гитлера. Особенно мне понравилось, как он сказал о нас, молодых рабочих:

«Вставайте, воспряньте вы, молодые аристократы нового рабочего сословия. Вы – дворянство “третьей империи”. То, что вы посеете своей кровью, взойдет роскошной жатвой. Разбейте равенство демократии, которое закрывает путь в будущее молодому рабочему».

Когда Геббельс это говорил, я почувствовал себя высоким и сильным. Лишь бы только скорее наступила «третья империя»! Потом Геббельс сказал, что он зовет нас к мщению и беспощадной расправе с врагами национал-социализма, что пусть течет кровь.

1 июля 1932 г.

В течение целого месяца я не писал ни строки, так как дома почти не бываю. Родители уже знают, что я стал национал-социалистом, и Фрид часто кричит мне: «Фашист! Коричневая чума!» При случае надеру ему уши.

Я уже больше не расклеиваю плакаты и не продаю «Ангрифф». Мое начальство решило, что я умею неплохо говорить, и послало меня на курсы агитаторов. Уже через две недели я поехал с одним из опытных наших ораторов на завод Борзига. Там есть национал-социалистская заводская ячейка, но меня удивило, что в ней нет рабочих, а все служащие. Они выслушали мою речь, потом кричали «хайль Гитлер». Затем подошло несколько рабочих. Мой спутник говорил им, что в безработице виноват не Борзиг, что он даже не имеет автомобиля и приезжает на завод в подземке, что Борзиг работает двенадцать часов в сутки и, если бы не разные Гольдшмидты и репарации, он не увольнял бы рабочих. Один рабочий пробовал возражать, но вскоре замолчал. Как я позже узнал, на заводе Борзига почти нет открытых коммунистов, так как их сразу же выкидывают с завода.

Не везде однако так легко агитировать, как на заводе Борзига. Через несколько дней меня послали на завод Сименса, где у меня были старые знакомые. Я должен был собрать группу молодых рабочих во время обеденного перерыва и завербовать хотя бы двух-трех человек в национал-социалистскую партию. Сначала все шло хорошо, меня многие узнали.

– Здорово, Вилли! Ты что, получил работу?

Я отвечал, что пришел только посмотреть, что делается на заводе.

– Чего тут смотреть – в цехах работают по три-четыре дня в неделю, а акционеры и директора набивают себе карманы.

Я вспомнил, что говорилось на наших митингах, и сказал, что германские промышленники здесь не при чем, что во всем виноваты французы, евреи и марксисты. Не успел я кончить, как один из ребят заорал:

– Смотрите, Шредер стал гитлеровцем!

Другой меня спросил, служу ли я в полиции и как мне платят: поденно или помесячно.

На шум пришел контролер; он подошел ко мне и, схватив за плечо, заорал:

– Я тебе покажу, как здесь вести агитацию!