Записки следователя

Вечерами он стоял на балконе, слушал, как шумит море, и казался себе очень красивым, загадочным, и думалось ему, что, наверно, прохожие, которые спешат по своим маленьким житейским делишкам и подсчитывают в уме, сколько нужно каждую получку откладывать, чтобы купить себе новый костюм, прохожие эти, думалось ему, смотрят с завистью на элегантного одинокого человека на балконе дорогого гостиничного номера и думают: «Эх, пожить бы нам так хотя бы недельку!»

Иногда приходили ему в голову мрачные мысли. Каждый вечер покупал он у швейцара «Красную газету» и тщательно просматривал объявления. Он все равно не собирался ехать в Петроград. С «Черными воронами» было покончено, да и, кроме того, по совести говоря, жалко было возвращать шесть тысяч. Но, если бы он увидел то объявление, которое обычно печатали девушки, чтофы просигнализировать ему и Ладыге, что все спокойно, он, по крайней мере, точно бы знал, что угрозыск за ним не гонится. Впрочем, и так он не особенно волновался. Во-первых, вряд ли уж так просто размотался клубок с маузером, а во-вторых, никто ведь не знает, что он в Ялте. Мало ли Климовых живет по всем городам России.

Впрочем, черные мысли все-таки возникали. Но он их гнал от себя и прогнал с успехом. Ему казалось, что раз ему удается освободиться от этих мыслей, значит, у него сильная воля. Ему и в голову не приходило, что это, скорее, результат самого обыкновенного легкомыслия.

Так прошла неделя. Он совсем успокоился. Подумывал взять машину и покататься по Южному берегу, посмотреть Ливадию и Алупку, порисоваться еще перед одним шофером. И в это время, если бы петроградцам удалось настоять на своей точке зрения, днем, во время прогулки, или в ресторане, они взяли бы его без всякого труда. Но петроградцы уступили севастопольцам.

И вот однажды ночью, когда он уже крепко спал после утомительной и долгой вечерней прогулки, в дверь номера тихо постучали. Он проснулся сразу же. Вероятно, он только делал вид перед самим собой, что так спокоен и уверен в своей безопасности. Вероятно, на самом деле он все время ждал этой минуты, когда наконец случится страшное, о чем не хотелось думать. Он сразу вскочил, быстро надел брюки, носки и туфли, на цыпочках выбежал на балкон и посмотрел вниз. Два милиционера стояли на тротуаре. По ночам здесь не было поста. Он это заметил раньше. Он побежал к чемодану, так же тихо ступая на цыпочках, открыл его и достал наган. В дверь стучали все громче. Теперь он мог откликнуться.

— Да,— сказал он сонным голосом, как будто только что проснулся,— кто там, в чем дело?

— Гражданин Климов,— негромко сказали за дверью,— наверху лопнула труба, у вас начнет сейчас протекать потолок.

Климов торопливо надел пиджак и переложил деньги из чемодана в карманы. Он ни на что не надеялся. Он просто обманывал сам себя. Он понимал, что мышеловка захлопнулась. Он впервые понял, какая разница между тем, когда ты убиваешь, и тем, когда убивают тебя. Он знал, что смертной казни ему не избежать. Пять убийств— этого более чем достаточно.

В дверь опять постучали, более громко и более нервно.

— Гражданин Климов, открывайте скорее! — крикнули из коридора.

Климов, не отвечая, выстрелил в дверь. Это было глупо. Даже если пуля пробьет дверь, маловероятно, чтобы она попала в кого-нибудь. Он, собственно, выстрелил для того только, чтобы создать у себя самого ощущение, что он что-то делает, как-то обороняется. В сущности говоря, он выстрелил только для того, чтобы не думать, не потерять голову, не завизжать от ужаса, как ему хотелось. В нагане было только семь пуль, то есть теперь только шесть. В чемодане у него был хоть и маленький, но запас, однако перезаряжать наган не было времени. Могли ведь ворваться, как только он начнет перезаряжать. Ой, как он боялся расстрела! Почему-то, когда он стрелял в других, ему было совсем не страшно. Он выстрелил еще раз и еще три раза подряд. Конечно, неразумно было так тратить заряды, но, в конце концов, все, что бы он ни делал, все равно было бессмысленно. Не было никакой надежды, хотя бы самой маленькой. Он выстрелил еще раз. Теперь осталась одна, последняя пуля. Ночь была лунная, и даже при тусклом лунном свете были видны дырки в белой двери, которые пробил его наган. И почему-то снова вспомнил он бедного старичка литографа, и залатанные его локти, и его радостную улыбку, когда он рассказывал про секреты своего искусства, и почему-то теперь этот старичок уже не смешил его, ему уже не казалось, что он неудачник и доволен своею жизнью только потому, что