Записки следователя

На следующий день Васильев вызвал Александра Михайловича Тихомирова, Мишиного отца. Очень хотелось ему доказать, что Александр Михайлович продумал и организовал ограбление магазина и, стало быть, хотя сам и не грабил, все-таки соучастник преступления. Васильев понимал, что, вероятнее всего, обвинить его не удастся. Насколько он понял Мишин характер, раз он решил против отца не показывать, ничем его не переубедишь. Ночной разговор в вагоне, конечно же, не мог фигурировать на суде. Не было ни протокола, ни Мишиной подписи. Мало ли что может наболтать арестованный. Наболтает, а потом откажется от своих слов. Да и, кроме того, слишком уж искренне и взволнованно говорил Миша. Говорил, не думая о последствиях. Говорил, доверяя и Васильеву и Гранину.

Миша понравился Ивану Васильевичу. Ведь, по совести говоря, воспитанный таким отцом, парень мог быть гораздо хуже.

И вот перед Иваном Васильевичем сидит хорошо одетый, барственного вида старик, похожий на профессора или на владельца завода в царское время, отдыхающего каждый год за границей, человека богатого, уважаемого и уверенного в себе.

У старика небольшая бородка, аккуратно подстриженная, он отлично выбрит и, кажется, ничуть не волнуется. Во всяком случае, внешне он совершенно спокоен.

— Что вам известно об ограблении магазина «Русские самоцветы»? — спрашивает Васильев.

— То, что я прочитал в «Красной газете», — спокойно отвечает старик.

— А известно ли вам, что магазин ограбил ваш сын Михаил вместе с Валуйковым?

— Неизвестно. А если вы уже знаете, значит, неумело ограбил, значит, дурак у меня сын.

— Ну, почему ж неумело? — удивляется Васильев. — Подготовили ведь дело вы, и подготовили хорошо. Чувствуется опытная рука. С цветочным магазином, например, очень хорошо было придумано. И сейфы вскрыты прекрасно. Инструменты, наверно, еще дореволюционные?

— Вот поймаете Мишу, — говорит Тихомиров, — он вам покажет, посмотрите сами. Я-то ведь их не видел.

— А я их сегодня внимательно рассмотрел, — говорит Васильев, — первоклассные инструменты. Нынче таких не делают. Это только до революции в частных мастерских.

— Вот вы у Миши и спросите, где он их достал. Раз вы Мишу уже задержали, так я вам еще раз скажу: дурак он. Я бы уж вас поводил, будьте уверены.

— Кстати, — говорит Васильев и откладывает в сторону ручку, показывая, что вопрос неофициальный и в протокол не заносится. — Скажите, пожалуйста, вам ведь, наверно, рассказали соседи, что к вам приходили и расспрашивали о вас во дворе.

— Три человека не преминули сообщить, — усмехается старик. — Думали, может, вам все-таки я был нужен, а не Тихонравов какой-то.

— Ну, и вы, конечно, поняли, что за вами следят и что мы уже знаем о том, что Миша в Москве.

— Помилуйте, — говорит обиженно старик, — неужели ж я мог не сообразить! Я ведь из прежнего поколения. Это сейчас всякий необразованный дурак лезет брать магазин или банк. А в мое время это была профессорская работа. Если дела не знаешь, и не берись. В мое время работали только специалисты.

— Значит, знали? — переспрашивает Васильев. — Тогда позвольте следующий вопрос. Как же вы сына не предупредили? Ведь есть телеграф. Можно условленную телеграмму какую-нибудь или намеком.

Старик начинает смеяться беззвучным смехом. Он достает носовой платок и вытирает лицо. Он даже вспотел от смеха.

— Вы меня не смешите, гражданин следователь, — говорит Тихомиров, наконец успокоившись. — Я ведь нынешний сыскной розыск уважаю. Царский не уважал, а советский уважаю. Я из-за этого и работу бросил.

— Как это — бросили? — удивляется Васильев. — Вы ведь сейчас работаете на литейном заводе бригадиром.

— Ну, вы же понимаете, — тянет старик брезгливо, — это же для видимости. Для приличия. Как нынче говорят, для социального положения. А от настоящей работы я давно отстал. И вы это знаете. Иначе давно бы меня посадили.

— Ну, так почему же вы все-таки телеграмму не послали?

— Вы меня обижаете, гражданин следователь! — сердито говорит Тихомиров. — Раз уж вы до меня добрались и узнали, что Миша в Москве, так неужели телеграф оставили без внимания? Ну, скажем, послал бы а телеграмму такую, например: «Не стесняй тетку, переезжай к товарищам, целую, любящий папа». Телеграмму Мише бы не вручили и, значит, пользы б я ему никакой не принес, а себе принес бы вред. Было бы доказательство, мол, отец Тихомиров об ограблении знал и, где скрывается сын, тоже знал. А теперь подозревать вы меня можете, а доказать ничего не можете. А подозревать вы меня всегда подозревали, так что это мне все равно.

Васильев усмехнулся. Действительно, позавчера, узнав про отъезд Миши, он прежде всего позвонил в московский угрозыск и попросил, чтобы все адресованные Мише телеграммы задерживались. Сначала ему было немного обидно, что старик сразу предусмотрел эту нехитрую операцию, но потом он подумал, что было б гораздо более обидно, если б старик предусмотрел, а они бы этого не сделали.

— Так за что же вы, гражданин Тихомиров, уважаете советский уголовный розыск? — спросил Васильев, чтобы перевести разговор.