Записки следователя из Будапешта

Несколько минут ожидания, и передо мной уже стоял Иштван Банати — школа, где он преподавал, находилась неподалеку от завода. Хорошо сложенный, плечистый, среднего роста молодой человек, полный достоинства. Я пригласил его сесть, извинился за вызов, сказав, что дело вовсе не срочное, спешить было ни к чему. Просто мне хотелось услышать его мнение. Не только его, мнение других я тоже выслушивал, но поговорить с ним особенно важно: толковый человек, с высшим образованием, широким кругозором, да и по профессии знаком со многими людьми. Его мысли и рассуждения, возможно, окажут помощь в выяснении истины.

Я был поражен его реакцией. Во-первых, он заявил, что не желает наушничать милиции. Во-вторых, если он кого-то и подозревает, все равно об этом мне не скажет, поскольку не хочет неприятностей безвинным людям. И, в-третьих, он вообще никого не подозревает, для него вся эта история представляется невероятной и он склонен даже не верить в нее.

Все это Банати преподнес весьма вежливым тоном, с чувством холодного превосходства, от него так и веяло непоколебимым спокойствием непричастного человека, стоявшего выше всего этого. И все же что-то выдавало его: спокойствие было деланным — указательный и средний пальцы правой руки непрерывно подрагивали. Конечно, постановка вопроса уже сама по себе дает повод для волнения. Да и поза, в которой он сидел, требовала определенного напряжения. Ну, а если он и сам подозревает связь жены с Немешем, то его нервное состояние — дело понятное. Более того, как это ему удается при таком волнении столь хорошо владеть собой?

А что если мне зацепиться за его нервозность, попытаться усилить ее до такой степени, чтобы добиться от него хоть чего-нибудь? Ведь за всякой позой таится нечто естественное и человеческое. Чтобы добраться до сущности, я видел два пути. Первый — снять напряжение, возвратить собеседника к нормальному разговору, тону, поведению. Второй — довести позу до такой степени напряжения, когда выдерживать ее становится не под силу. Для первого пути возможностей было маловато, поэтому пришлось избрать второй путь. Итак, надо привести его в состояние раздражения. Вызвать, так сказать, моральный шок.

— Вы уж извините меня, Банати, — начал я. — Вы учитель физкультуры, человек спорта, и мне пришло в голову спросить у вас, не знаете ли что-нибудь о той спортивной сумке, в которой нашли конверты из-под денег. Сумка выставлена на главной улице в одной из витрин. Кому могла она принадлежать?

— Как кому? — ответил он очень резким голосом.

— Просто скажите, чья эта сумка? Разумеется, если вам это известно.

— Ну, знаете, это уже почище клеветы! И вы не имеете никакого права!..

— Права на что, дорогой Иштван Банати? — спросил я вежливо, видя, что мой замысел удается. — Не имею права на расследование преступления?

— Нет, я не о том. Не имеете права обвинять!

— Сначала вы говорили о клевете, сейчас об обвинении. Решите же, наконец, что все-таки вы имеете в виду.

Я знал, что струна лопнет именно в этот момент. Лицо его побагровело, он встал, резко опустил руки по швам и очень медленно, стараясь не повышать голоса, сказал, а скорее, прошипел:

— Охотно проинформирую вас обо всем, что мне известно, но я не потерплю попыток заставить меня клеветать на других, как не допущу и клеветы на себя. У вас есть еще вопросы?

— Садитесь.

Он продолжал стоять.

— Садитесь и закурите. Вы меня неправильно поняли. Я хотел только узнать ваше мнение о преступлении. Ведь есть же у вас суждение о случившемся. И ваше мнение обо всем этом для меня очень важно, поскольку вы давно работаете здесь, многих знаете. Вот, собственно, об этом и речь.

Я протянул пачку сигарет. Он взял одну. Рука у него дрожала.

— Да сядьте же, умоляю, и успокойтесь. В конце концов, у вас нет никаких оснований волноваться. Видите ли, — начал я после небольшой паузы, в течение которой мы затягивались дымом, — я думал так: вы сами ожидаете, что меня заинтересует ваше мнение по этому делу. К кому же обращаться, как не к таким, как вы, людям толковым, образованным, разумным? Сами мы без помощи других в лучшем случае будем лишь медленно двигаться вперед. Возьмем хотя бы вашего друга, Ласло Немеша. Наверняка знаете, что мы не раз беседовали с ним, а раз вы приятели, то и дело обсуждали между собой. Поэтому и хотелось поговорить с вами. Теперь-то, надеюсь, вы понимаете меня?

Длинная тирада имела одну цель: посмотреть, как будут меняться его лицо, настроение, нервное состояние. Как среагирует он, услышав имя Немеша? И еще меня интересовало, скажет ли он хоть что-нибудь о жене, если я не упомяну о ней вообще в связи с Немешем. С другой стороны: если я попросту опущу разговор о спортивной сумке, будто бы забыл про нее, вернется ли он сам к этой теме?