Записки случайно уцелевшего

Я одиноко шагал вдоль пустынных железнодорожных путей, не без тоски поглядывая на тянущиеся по обе стороны насыпи поросшие смешанным лесом болота. Это было мое первое знакомство со знаменитыми волховскими топями, в которых через три-четыре месяца суждено было трагически увязнуть -в прямом и переносном смысле - могущественной, щедро оснащенной военной техникой Второй ударной армии генерала Власова, безуспешно наступавшей на Любань.

Вот и ветка, сворачивающая налево, в густую чащу леса, сквозь которую, видно, совсем недавно саперы прорубили эту узкую просеку, расчетливо выбирая сухие места, пригодные для прокладки рельсов.

Шагая по свеженарубленным шпалам в полной тишине, если не считать резвой птичьей разноголосицы и тяжелых вздохов далекой артиллерии, я едва не налетел на внезапно вышедшего из-за дерева часового. За ним невдалеке одиноко маячили два товарных вагона, не сразу мною замеченные, так как они в целях маскировки были тщательно обложены со всех сторон и сверху молодыми деревцами с еще не пожухшей весенней листвой.

- В середине состава - мягкий вагон, - указал часовой, выяснив, кто я такой. - Верно, вам туда...

И я двинулся дальше, понимая, что нахожусь у цели. Однако состава я впереди не обнаружил. Рельсы уводили меня все глубже в лесную чащу, но поезда как такового там не оказалось. Только потом я понял, что на случай бомбежки состав был разъят на звенья, каждое из двух-трех разнокалиберных вагонов, с интервалами между такими автономными связками в десять-пятнадцать метров.

К вечеру я уже чувствовал себя полноправным обитателем верхней полки мягкого вагона во втором от входа купе, которое отличалось от остальных тем, что по ночам дверь в нем до конца не задвигалась, ибо оттуда торчали ноги моего соседа снизу - ленинградского писателя Павла Долецкого, чья долговязость никак не вписывалась в вагонные габариты. Другим моим соседом по купе оказался немолодой майор, осуществлявший в газете цензуру, а верхняя полка над ним была гостевая. Ее обычно занимал кто-нибудь из заезжих ленинградских литераторов, то ли временно прикомандированный к нам из резерва, то ли присланный по обмену из газеты «На страже родины» взаимодействующего с нами Лениградского фронта. Помню спящими на этой полке поэтов Всеволода Рождественского и Александра Гитовича, критиков Сократа Кара и Бориса Бурсова.

В соседнем купе помещалась редакционная радиол рубка. Там жили и работали наши машинистки, чье профессиональное мастерство с полным правом можно было назвать виртуозным. Одна из них, москвичка Лина В., славилась тем, что успевала записывать на машинке сообщения «От Советского информбюро» прямо с голоса Левитана, читавшего их по радио в свойственной ему торжественной манере. Благодаря Лине мы сдавали в набор подобные «официальные» тексты намного раньше, чем их занудливо размеренно, внятно выговаривая каждую букву, диктовал диктор в специальном радиосеансе для газет. Другая машинистка, ленинградка, прозванная за свою напоминавшую придворный парик седую прическу Маркизой, поражала умением печатать диктуемый материал не только со стенографической скоростью, но и в любом заданном ритме.

В следующем купе обитали московские литераторы - все трое мои добрые знакомые. Первых двух -Александра Чаковского и Михаила Эделя - я знал по Литературному институту, который они окончили на год раньше меня, а поэта Павла Шубина, незадолго до войны переехавшего в столицу из Ленинграда, - по нескончаемым спорам о современной поэзии. Все трое были аборигенами «Фронтовой правды» и отнеслись ко мне покровительственно. По их словам выходило, что жить в мягком вагоне, конечно, трудно из-за тесноты и изматывающего нервы соседства с радиорубкой, но зато интересно и по-своему почетно. Народ тут собрался бывалый и остроумный, живут люди дружно, ведут себя по-товарищески, независимо от чинов и званий, так что стоит потерпеть. Писать же, пока тепло, можно и в лесу, на пенечке.

Впрочем, мы тогда не говорили «писать». В ходу было другое, чисто журналистское выражение - «отписываться». Почти все обитатели мягкого вагона более или менее регулярно выезжали на передовую за материалом. Случалось, вернется человек из части и едва успеет обработать свои заметки в блокноте - отписаться, как его уже отправляют на новое задание. А потому наша литературная братия бывала в сборе крайне редко. Но уж когда выдавались такие денечки, то в купе собирались человек десять, да в дверном проеме столько же, и удивительным историям, спорам, воспоминаниям не было конца. Тем более что редко кто возвращался из части без полной фляги водки и лишней порции доппайка.