Записки случайно уцелевшего

- Да, в бою под Ельней четвертого октября сорок первого года мы попали в окружение,- уточняю я.

- Сколько времени вы лично пробыли на оккупированной территории? - не принимает он моей фразеологии.

- Я и еще два бойца той же роты перешли фронт под Алексином возле Тулы четвертого ноября того же года, то есть ровно через месяц.

- Что же вы целый месяц делали на оккупированной территории? - гнет свое Ломонос.

- Мы догоняли фронт, который тогда, в октябре, сразу откатился далеко на восток, и тщетно пытались просочиться в расположение наших войск сквозь немецкие боевые порядки...

Я намеренно отвечаю строгим языком воинского донесения, чтобы не угодить в какую-нибудь заранее приготовленную им ловушку.

- В плен попадали? - внимательно рассматривая меня, интересуется Ломонос.

- При моей еврейской внешности?.. Вы же понимаете, что я бы не сидел тут перед вами!.. - начинаю я злиться.

- Почему же? - возражает он. - На определенных условиях, не мне вам объяснять, гитлеровцы евреев-то как раз охотно перебрасывали через фронт. Нам такие случаи известны... Неужели вы за целый месяц ни разу не попались немцам на глаза? Как-то не верится, что они не обращали внимания на людей в чужой форме...

- Я же пишу в автобиографии, - киваю я на листок, который он продолжает держать перед глазами,-что в прифронтовой полосе плотная насыщенность немецкими войсками заставила нас переодеться в деревенскую рванину... Другого выхода не было...

Словно соглашаясь со мной, Ломонос кладет мою автобиографию обратно в папку. И вдруг я перестаю нервничать. Чем настойчивее смершевец расспрашивает меня об окружении, тем очевиднее становится тот факт, что никаким другим материалом против меня он не располагает. Нет, о «том самом» ему явно ничего не ведомо, иначе он бы уже перестал пугать меня по мелочам и предъявил мне главный криминал, тот, что уже столько лет грозит мне в случае разоблачения неисчислимыми бедами. И я уже слушаю его вполуха, пока он продолжает нудно обсасывать тему несмываемой вины, которая лежит на мне, поскольку я целый месяц неизвестно чем занимался на оккупированной территории... i

- А где сейчас Сафарбекян и Фурманов? - пытается Ломонос ошеломить меня своей осведомленность^.

- Вы, очевидно, имеете в виду Сафразбекяна и Фур-манского, моих товарищей по ополченческой роте, с которыми я вышел из окружения, - поправляю я его, слегка опешив от внезапности вопроса. Откуда, черт возьми, приплыли к нему обе фамилии?.. Ах, да! Ведь в автобиографии я их обоих помянул. Ну что ж, тем справедливее мой вывод: все, что Ломонос знает обо мне, он знает от меня самого и ниоткуда больше. И я с готовностью сообщаю: - Джавад Сафразбекян, по специальности физик-оптик, в настоящее время занят исследовательской работой по совершенствованию пушечных прицелов в Артиллерийском управлении Красной армии. А драматург и сценарист, член Союза советских писателей Павел Фурманский продолжает службу в писательской группе при Политуправлении Северного флота.

Но Ломонос пропускает мое сообщение мимо ушей. Запас сведений, с помощью которых он намеревался меня шантажировать, явно исчерпан, а потому он переходит «к делу».

- Значит, так, - внезапно меняет он уличающую интонацию на вполне дружелюбную. - Будете сами, без вызова, ну, там раз в неделю, заходить сюда ко мне и рассказывать, что происходит...

- Где происходит? - не очень умело недоумеваю я.

- Зачем же вы делаете вид, что не понимаете? - с наглым прищуром снова впивается он в меня глазами. - Вы же человек образованный, имеете отношение к литературе...

- Вот именно - имею отношение к литературе, и меня эта профессия вполне устраивает, а ваша мне ни к чему... - Я стараюсь держаться спокойно, но чувствую, что вот-вот сорвусь и наговорю дерзостей, чего делать не следует.- Кроме всего прочего, - выдвигаю я заранее приготовленный довод, - всякие секретные делишки - это не по мне. Я обязательно проболтаюсь...

- Ничего, как-нибудь удержитесь! - уверенно возражает он. - Кстати, распишитесь пока вот тут, - протягивает от мне чистый лист бумаги и диктует текст, из которого следует, что я обязуюсь не разглашать содержание нашего нынешнего разговора. И когда я охотно выполняю эту его просьбу, понимая, что на сегодня она последняя, он отпускает меня, не без угрозы в голосе напутствуя: - А теперь идите и хорошенько подумайте над моим предложением. И смотрите, не просчитайтесь... Помните, что я вас жду...

2

Мы уходили на войну душной ночью начала июля сорок первого года в составе одного из полков Краснопресненской дивизии народного ополчения города Москвы. Уходили - в прямом значении этого слова: в пешем строю, по Волоколамскому шоссе, на запад.