Сколько раз лес служил нам в те дни надежным укрытием, вырабатывая постепенно в нашей психике «комплекс окруженца». Я и сейчас - а ведь прошло почти пятьдесят лет - неизменно испытываю безотчетное беспокойство и неблагополучие, находясь на открытой местности, и сразу обретаю душевный комфорт под сенью деревьев. В тот раз мы опять долго продирались в темноте сквозь густые заросли и остановились, только забравшись в самую глухую чащу. Так, по крайней мере, нам тогда показалось.
Но когда рассвело и мир вокруг нас стал просыпаться, выяснилось, что мы у деревни, где, по нашим вчерашним наблюдениям, находился сильный немецкий гарнизон,- даже сюда время от времени доносились отголоски иноязычных команд, тарахтенье мотоциклов и какие-то неясные шумы.
Мы лежали на влажной земле возле поваленного дерева и, ежась от утренней стужи, по очереди дремали, стараясь не думать о голоде и о том, что немцы скорее всего посчитают нужным прочесать наш лесок. В предвидении этой неприятности я, пока Павел и Джавад похрапывали, сделал то, о чем никогда никому потом не рассказывал и что теперь, за давностью лет, наверно, уже не может быть воспринято даже придирчивым читателем как эффектная выдумка, рассчитанная на дешевую авторскую самогероизацию. А сделал я вот что. Я достал из кармана заранее припасенный для этой цели обрывок шпагата и привязал один его конец к спусковому крючку своей винтовки. Теперь, если угроза плена станет неотвратимой, я могу напоследок схватить свободный конец шпагата, сунуть дуло винтовки в рот и нажать на веревку ногой, чтобы спусковой крючок сработал. Другого способа застрелиться из винтовки, по-видимому, нет. А позаимствовал я его из какого-то романа, посвященного Гражданской войне.
Внезапно наш лес подвергается минометному обстрелу. Огонь ведется методично, по квадратам. Значит, немцы действительно засекли нас вчера вечером и теперь хотят выкурить. Значит, сейчас минометы замолчат и начнется прочесывание.
Так и есть - мины больше не рвутся, но слышно, как с запада к нам по широкому фронту приближается цепь вражеских автоматчиков. С небольшими интервалами, подчиняясь громкой команде, они веду^т плотный огонь. В воздухе стоит сплошной треск, пули свистят у нас над головой и мягко шмякаются в древесину. Кажется, еще немного - и мы увидим наступающих немцев в просветах среди деревьев. Что ж, если так, по нескольку выстрелов мы все-таки тоже успеем сделать...
Но что это?.. Впереди словно из-под земли возникают какие-то фигуры. Похоже, что в наших пилотках. Стоя спиной к нам, эти люди с поднятыми руками что-то кричат немцам. Автоматные очереди затихают, и до нас отчетливо доносится:
- Не стреляйте, мы сдаемся!.. Не стреляйте!.. -И потом кто-то там пытается крикнуть то же самое по-немецки: - Нихт шиссен! Нихт шиссен!..
Не опуская рук, люди в пилотках - их пятеро - нерешительно двигаются навстречу все еще не видимым нам немцам и вскоре скрываются за деревьями. Если не считать птичьего щебета, в лесу воцаряется полная тишина.
Мы лежим за своим бревном не шелохнувшись, потрясенные разыгравшейся у нас на глазах драмой, и не сразу замечаем подползшего к нам сзади бойца без шинели. Судя по обмундированию, петлицам и фуражке, это не ополченец, а кадровый сержант. Он дружелюбно кивает нам, уверенно располагается рядом с Джавадом и, показывая в сторону сдавшихся, сокрушенно мотает головой. Его добродушную восточную физиономию освещает, казалось бы, неуместная сейчас улыбка.
- Наш плен на себя взяли... - говорит он.
Выясняется, что сержант, его зовут Мурат, лежал
невдалеке от нас и тоже все видел.
Мурат - узбек, шофер автобата. Его машину немцы подожгли на дороге зажигательными пулями. В этом лесу он томится со вчерашнего дня и успел все здесь обследовать. Одну подходящую лазейку Мурат, по его словам, разведал, но до темноты туда лучше не соваться. Во фляжке у Мурата еще оставалась вода, и мы сделали по нескольку глотков, наполнивших рот привкусом болотной гнили и еще больше обостривших чувство голода. А ведь нам предстоит провести тут весь день, до темноты. И не дай Бог, ночь опять будет лунной...
- Пойдешь с нами? - спрашивает у Мурата Фур-манский.
- Нет, один легко проскочить, - решительно отказывается Мурат. - И еще я плохо ходить пешки...
Он охотно посвящает нас в свои намерения: подстеречь на дороге одиночную немецкую машину, заколоть водителя - для убедительности Мурат расстегивает ватник и достает из-за пазухи кинжальный штык от самозарядной винтовки - и газануть в сторону фронта.
- Теперь наши далеко, ногами нельзя догонять, -весело заключает он.
Сколько мы ему ни втолковывали, что даже в случае удачи с захватом машины немцы схватят его на первом же КПП, Мурат стоял на своем.