Записки солдата

Поликарп взнуздал лошадей, подъехал к крыльцу, вскоре в дверях показался и Иван Гаврилович. Садясь на тачанку, он повертел перед ребятами ручку от свежесломанной раскрашенной деревянной ложки.

— На память себе взял, — довольно улыбнулся он.

— Почему именно это? — удивились парни.

— Потом узнаете, — подмигнул им Иван Гаврилович. — Погоняй, Поликарп, погоняй. Не рано уже… Так-то вот, племянничек… — сказал Латка после паузы. С тех пор как Ивася назначили завполитпросветом, Иван Гаврилович почему-то звал его племянником. — Так-то вот, племянничек… А ведь я тебя когда-то барчуком звал… Глуп был…. Спасибо, в Красной Армии малость просветили, растолковали, что к чему. А то ведь я как думал: раз человек в господском ходит, он и есть барин. Учитель — барин! Врач — барин! А выходит, вон кулак в мужицком, а барин, буржуй, враг! А твой отец или, скажем, Хома хоть и в господском ходили, а наши… А знаешь, почему я тебя племянником зову? Знаешь?

— Нет.

— Революция нас породнила. Интеллигенцию и бедняков породнила наша Октябрьская революция. Вот я и смотрю теперь на тебя как на родственника!

3

Кончался август. В субботу вечером Ивась собирался на репетицию, как вдруг пришел Поликарп и передал приказ Латки явиться в отряд с винтовкой.

— Просто так, на всякий случай, — объяснил Поликарп, заметив озабоченность на лице Карабута. — И спешить не надо, иди спокойно, как всегда. Иван Гаврилович предупредил, чтоб не бегом.

— Чего он приходил? — спросила мать.

— Сегодня вечером собрание комбеда, — успокоил ее Ивась.

Когда он впервые пришел домой с винтовкой, мать встретила его без слез, а отец расспрашивал об операции на хуторах, восприняв вступление сына в отряд комбедовцев как совершенно закономерный шаг.

«Надо было быть смелее! — корил себя Ивась, вспоминая, сколько он потерял из-за своего послушания. — Да, да, смелее!»

Недавно ему сказала об этом и Оля… Он даже покраснел, вспомнив этот разговор. Во время репетиции Мирон и Оля, поженившиеся еще в прошлом году, поссорились. Слухи о том, что живут они не очень счастливо, шли давно, но только тут Ивась увидел, с какой враждебностью смотрела Оля на мужа. Репетиция шла днем. Мирон сразу же по окончании куда-то убежал, и Оля, осматривая себя перед зеркалом, осталась наедине с Ивасем, который запирал ящики. Они вышли из театра вместе и остановились, прощаясь у ворот.

— Вы несчастливы? — отважился спросить ее Ивась.

Оля посмотрела на него и опустила глаза.

— Смелее надо было быть… — вздохнула она и добавила, уже смеясь: — «Но я другому отдана и буду век ему верна!..»

Ивась тогда ничего не успел сказать, да он и не знал, что сказать. Выходит, тот единственный поцелуй был не случаен? Какой же он тёха!.. Тогда, в 1917 году, не записался в Социалистический союз молодежи, три года прошло, пока вступил в комсомол, а тут еще и девушку проворонил… Тёха…

Однако зачем это его позвали к Латке с винтовкой? Он ускорил шаг, но, вспомнив предупреждение не спешить, снова пошел обычным шагом.

Отряд квартировал в общежитии ремесленного училища, рядом с театром, и первый, кого увидел Ивась, был Иван Гаврилович.

— Что случилось? — спросил его Ивась.

— Пока ничего. Делай свое дело, а там, ежели что, скажу…

Карабут пошел в театр, стали читать новую пьесу, но мысли его все время возвращались к Латке. «Пока ничего…» А что может быть? Чего он ждет?

Когда совсем стемнело и уже зажгли лампу, вошел Иван Гаврилович. Он кивнул Ивасю, и тот, передав пьесу одному из актеров, вышел из помещения. Латка, загадочно улыбаясь, ждал Карабута у дверей.

— Вот зачем я вызывал тебя с винтовкой, — и он вынул из кармана деревянную ложку без ручки.

Ивась вспомнил, что месяц назад Латка показывал ему и Поликарпу ручку от ложки, но не понимал, для чего все это, и только смотрел на предкомбеда.

— Не смикитил?

— Нет.

— Это знак, что сегодня Петро Кот будет ночевать дома. — Он сложил обломки ложки вместе. — Видишь, сошлись, ошибки быть не может. А теперь пойдем в штаб. Стемнело, можно выступать.

Налететь на хутор надо было совершенно неожиданно, и, чтобы Кота кто-нибудь не известил о выступлении отряда, решили выехать из села в противоположную сторону, а уже в степи повернуть на хутора.

Не доезжая с километр до хутора Кота, бойцы слезли с подвод. Тем временем конники зашли в тыл и стали на пути к Орели, за которой начинался лес, куда могли скрыться бандиты.

— Тихо! Чтоб ни звука! — шепотом приказал Латка.

Ночь была темная, и хотя глаза привыкли к темноте, то один, то другой боец спотыкался на дороге, и Карабуту казалось, что вот сейчас подымется собачий лай и Кот выскользнет из капкана. В самом деле — можно ли незаметно войти во двор? А если там собаки? Надо было их заранее уничтожить. Подумал ли об этом Латка? Спросить? Но ведь он предупредил, чтоб ни звука…