Записки старого москвича

Этот перечень занимал ровно вдвое больше места в газетной колонке, чем вся «рецензия». Нас было немного, молодых журналистов, увлекавшихся балетом, сидевших месяцами на уроках в балетных школах, изучая наглядно премудрость классического танца, посещавших все балетные спектакли и прочитавших о балете все, что тогда было возможно: три богато изданных тома «Истории балета» Худякова, еще более роскошный фолиант Светлова, «Письма о балете» Новерра, брошюру Айседоры Дункан, а позднее и книгу Андрея Левинсона «Старый и новый балет»; некоторые из нас были даже знакомы с трактатом Морриса Эммануэля, который путем сопоставления 600 фотографий современного классического балета с 600 рисунками античной вазовой живописи доказывал полную преемственность классического танца от античного, в котором даже «пуанты» существовали в виде «крепидов» древней Эллады.

Когда нас допустили до балетных рецензий, мы категорически отказались писать о том, кого «среди публики мы заметили…» Нам в этом уступили, поручив столь важный раздел репортерам и отделяя его от наших рецензий звездочками в тексте, но мы быстро добились и полной отмены «рецензий» о дамах московского общества и их туалетах. Мы старательно писали серьезные рецензии, добросовестно разбираясь и в музыке, и в постановке, и в качестве исполнения.

Появился, правда, один по-настоящему серьезный и эрудированный балетный критик — Александр Черепнин, писавший большие статьи о балете, экспериментируя при этом эстетическими формулами Бенедетто Кроче, который, впрочем, сам в своей Италии докатился впоследствии на этих формулах до махрового фашизма. Черепнин, с которым я в дальнейшем сдружился, строго следил за нами и не прощал нам «ляпсусов», не стесняясь бичевать нас печатным словом. Благодаря ему мои товарищи по перу называли меня одно время «индусом», так как в рецензии о «Баядерке» я пустился в этнографические рассуждения, и Черепнин, несмотря на нашу дружбу, высказал в своей статье о моей рецензии мнение, что ее, по-видимому, писал «индус, только что приехавший с берегов Ганга…»

Некоторые из нас писали сразу для нескольких газет и журналов. Знания, вкусы и понимание у нас были разными, каждый из нас был в своих рецензиях по-своему пристрастен, но это пристрастие не было ничем осквернено. Кто-то из нас не совсем складно, но с молодым задором изрек:

— Пристрастие — это темперамент журналиста!

Но «пристрастие» одного из наших товарищей — Элирова перестало нам нравиться. Мы заметили, что Элиров, по-видимому, преклоняется не столько перед талантом Балашовой, сколько перед миллионами ее мужа — Ушкова. А Элиров вскоре забегал и захлопотал: он собирался издавать свой театральный журнал. Деньги на журнал давал Ушков. Элиров предложил всем нам дать в журнал свои статьи. Мы отказались. Журнал вскоре вышел в свет. Он был сереньким, бесцветным и внешне неприглядным. Ушков, видно, скупился. Да и цель не была достигнута; не удалось привлечь и приручить «балетную критику». Незаметно появившись, журнал через два номера тихо испустил дух…

ГЛАВА III

А в России настоящий революционный подъем. Не иной какой-либо, а настоящий революционный.

(В. И. Ленин. Из письма к А. М. Горькому на Капри, 1912 г.)

Я нарочно помянул одни мелочи. Микроскопическая анатомия легче даст понять о разложении ткани, чем отрезанный ломоть трупа.

(А. И. Герцен. «Былое и думы»)

1

Иго. — Оранжевый угар. — Ночные «развлечения». — Денные «развлечения». — Театры. — Пост. — «Верба». — Пасха. — Красная горка. — «Дешевка». — Девятый вал.

Москва белокаменная, златоглавая… Москва купеческая, дворянская, мещанская, сытая и голодная, пьяная и молящаяся, сонная и разгульная…