Записки старого москвича

Сытин продолжал печатать лубки, на которых русские громили удиравших «макак». Но царская армия терпела поражение за поражением. На сопках Маньчжурии, летом, русские солдаты в белых рубахах и с белыми верхами фуражек, русские офицеры в белых кителях с золотыми пуговицами и погонами были мишенями для японцев, одетых в форму цвета «хаки», сливавшейся с гаоляном.

Куропаткин проповедовал терпение и запасался иконами. Стессель готовился продать по сходной цене Порт-Артур. Адмирал Рождественский вел эскадру к гибели в Цусимском проливе, и японской разведке не надо было следить за ее движением, так как газеты всего мира ежедневно подробно сообщали, где эскадра брала вчера уголь, сколько продлится ее стоянка, и так далее.

Пал Порт-Артур. Отгремел Мукденский разгром. Обывательская Россия ничего еще не понимала. Только волна стачек, прокатившаяся по стране и давшая начало революционному движению, приоткрыла глаза многим.

3

Казнь великого князя. — В бельэтаже Художественного театра. — Раскопки в Кремле. — Арсенал в Армянском переулке. — Манифест. — Сон в руку. — Декабрьское восстание. — Залп по драгунам. — Роковая ошибка. — Каратели.

Был теплый и серый февральский день. Снег густо лежал на мостовых бурой рассыпчатой кашей и казался сухим и теплым, как земля, а не холодным и мокрым… Он круто осыпался в борозды от проезжавших извозчичьих санок, которые, разворачиваясь, раскладывали по мостовым большие и гладкие веера… Я стоял на углу Тверской и Камергерского переулка, когда со стороны Кремля ухнул сильный, глухой и короткий взрыв… Все побежали вниз, к Воскресенской площади. В Иверских воротах, еле пропускавших людские потоки, была давка. На Красную площадь люди вливались, как река, вырвавшаяся из устья на простор моря, но в Никольские ворота уже нельзя было протолкнуться.

— Бомбу бросили… Великого князя убили… В карету генерал-губернатора швырнули… Сергея Александровича, дядю государя, убили, — гудело в напиравшей на ворота толпе.

На другой день вечером я, как всегда, посмотрев из нашего окна в большие, выходившие во двор боковые окна Художественного театра и убедившись, что первый акт кончился и публика уже движется по нижнему фойе, быстро прогремел по лестнице и выбежал на улицу. Без шинели и фуражки я проскочил несколько шагов до первого подъезда театра и, сдерживая дыхание, с независимым видом втерся в толпу, бесшумно двигавшуюся по устланному серым сукном коридору, сквозь раскрытые двери которого виднелся опустевший партер.

Поднявшись по лестнице в бельэтаж, я еле дождался третьего звонка и, нырнув в зрительный зал, пристроился на ступеньках, с трепетом ожидая, когда начнут медленно угасать «сахарницы». Обычно я тревожно поглядывал одним глазом в сторону билетера, но на этот раз не успели иссякнуть светом «сахарницы», как сверху послышалось какое-то сильное шуршание и мимо бельэтажа, залетая в его ряды, стали медленно опускаться в партер какие-то белые крупные лепестки, казавшиеся в полумраке большими бабочками…

Я поймал одну из них… Это был маленький и узкий листок тонкой бумаги, на котором было напечатано:

«4 февраля с. г. казнен великий князь Сергей Романов за преступления против народа»…

Наутро в гимназии произошло нечто удивительное: моему классу и другому, еще более младшему, объявили, что занятий не будет, велели всем надеть шипели и выстроиться парами. Затем нам роздали маленькие деревянные лопаточки, какими едят мороженое, и повели в Кремль.

Там, поодаль от площади Чудова монастыря, где Каляев бросил бомбу под карету великого князя и куда нас не подпускали, мы согласно полученной инструкции копали лопатками снег, сохранивший в Кремле свою белизну, и искали разлетевшиеся во все стороны кусочки тела государева дяди. Я нашел один такой кусочек, и потом мне объяснили, что это часть кисти, примыкающая к большому пальцу, та, которую хироманты называют «холмом Венеры».

Тогда говорили, что куски мозга нашли на крыше Окружного суда. В народе острили:

— Раз в жизни раскинул мозгами Сергей Александрович…

Мой отец, как специалист по костюму, историческому и современному, и автор нескольких учебников по шитью и кройке, имел дела с законодателями мод Полем Пуаре и фирмой Пакена и находился в эти дни в Париже.

Вернувшись в Москву, он рассказал, что у редакции газеты «Le matin» целыми днями стояли толпы народа, пробиваясь к одному окну, где была выставлена обгоревшая задняя ось от кареты Сергея Александровича…

Какой-то французский корреспондент сумел выхватить в суматохе эту «сенсацию» и доставить ее в Париж.

В этот год у меня появились новые друзья и даже родственники — горячие и подвижные мальчики и юноши кавказцы, привезенные с обдуваемого ветрами Апшерона на учебу в Москву.

Молодые бакинцы были приняты в Лазаревский институт восточных языков, при котором существовало учебное заведение с правами гимназии и интернатом.