Читаем Записки старого петербуржца полностью

Ему было поручено охранять под Выборгом тяжелый «транспортер» — не железнодорожный, а «моторный, предназначенный работать по дорогам и шоссе», вооруженный стотридцатимиллиметровыми пушками. В то время это была техническая новинка.

Могучее чудище это сдавало боевой экзамен: орудия испытывались прямо на позиции, стреляя по врагу. «Балтиец», как старший брат и надежный страж, стоял рядом «на вахте», охраняя товарища.

Вести боевой огонь «Борису Петровичу» не довелось, но побывать под обстрелом и бомбежкой в последний раз ему выпало на долю. Но это были уже не те бомбежки, не те обстрелы. Все выглядело по-иному накануне Победы.

Из-под Выборга бронепоезд вернулся в родное ему Лебяжье. И тут произошло то, что не могло не случиться. Подразделение, рожденное неотложной надобностью первых месяцев войны, сохранявшее жизнеспособность на протяжении трех лет ленинградской блокады, теперь, когда страна получила огромное преимущество над врагом — преимущество и стратегическое, и техническое, и моральное, — это подразделение не могло быть дальше используемым. Что говорить: идти на Берлин? Об этом ветерану сорок первого года и думать не приходилось…

В ноябре 1944 года бронепоезд «Балтиец» был расформирован. К этому времени уже мало кто из его старого экипажа служил на нем. Не было Стукалова, в другую часть был переброшен Аблин. II мне — постоянному певцу и барду «Бориса Петровича» — не пришлось проститься с ним: в те дни я был на далеком «голубом Дунае».

Один только Сергей Пермский присутствовал при этом. Он стоял у орудий «Балтийца» при его сформировании, он же проводил его и на «запасный путь».

Удивляться тут нечему: любой корабль, каждый танк, всякий бронепоезд когда-нибудь стреляет в последний раз. Это — естественно. И все-таки тем, кто в грохоте и дыму войны водил их в бои, видеть это грустно.

И хочется их прошлое сохранить в памяти будущих поколений: это большое и благородное прошлое. О нем нельзя забывать.


Несколько размышлений лица гражданского

Каждый, кто видел «Балтийца» в действии, кто жил одной жизнью с его экипажем — ходил на «усы», присутствовал при боевых стрельбах, слышал разрывы немецких снарядов, часто ложившихся где-то по лесу вокруг, но очень редко достигавших опасного для его техники и людей радиуса, — каждый скажет: было в этом бронепоезде что-то чувствительно отличавшее его от родных и двоюродных братьев. Что-то свое, особенное, «балтийское». Что-то такое, что я определил бы как «лица необщее выражение». Часть, «подразделение» — как и все другие флотские «подразделения», но со своими ярко индивидуальными свойствами и качествами. Волей-неволей хочется поискать ответа на вопрос: «А что же это было? В чем это „нечто“ заключалось?».

Мне кажется (хотя я не моряк, не артиллерист, хотя я лицо по сути своей гражданское и в боевых операциях «Бориса Петровича» принимал участие не как воин, а как наблюдатель, — это далеко не всегда оказывалось самым «спокойным занятием»), у меня есть некоторое право, никому их не навязывая, высказать два-три своих соображения.

В работе «Балтийца», с первых часов знакомства с ним, поражал ее спокойный ритм. Четкость, напоминающая четкость какого-нибудь завода, лаборатории, отлично слаженного передового предприятия.

Бронепоезд идет с базы на позицию. Почему почти никогда противник не обстреливает его по пути? Случайно? Нет, механики так умеют наладить режим топки, что над вершинами лесов не появляется заметного дымового султана: не по чему открывать стрельбу.

Просто умелые машинисты? Не только: и командир, и комиссар — все «внедрились» в тайны кочегарского дела, все добивались (каждый в своей области — добыча топлива, инструктаж, выбор скорости), чтобы такая бездымность стала возможной.

А результат? Почти полная — для фронта, конечно, — безопасность работы: бронепоезд все время был в боевой обстановке, а потерь не имел или имел минимальные. Конечно, не только из-за дыма. Но всей его жизни был свойствен характер спокойной «грамотности», оттенок высокой боевой «интеллигентности».

Я много бывал на бронепоезде «Балтиец» в первые два года войны. Я присутствовал на стрельбах, на испытаниях новых орудий, часами сидел на паровозе, любуясь артистической работой обоих механиков — огромного Смушко и коренастого крепкого Купренюка (чтобы так, на ходу, в бою, то бросать тяжелый состав вперед, то осаживать его на месте, вырывая из-под вражеских бомб, как умели делать они, особенно силач Смушко, надо было быть и мастерами и атлетами); я, забившись в угол «каюты», не издавая ни звука, точно меня нет, следил за всеми предварительными расчетами командиров… Задание уже «поставлено», «работа, слава богу, есть» (они всегда ликовали, когда она появлялась), и вот начинается мельканье логарифмической линейки, аккуратное писание на множестве бумажек, листание справочников и таблиц… Современная артиллерия не похожа ни на какие царь-пушки прошлого, ни на ту «Матвеевну», из которой прямой наводкой бил в бою при Шенграбене толстовский капитан Тушин.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное