В привокзальной лавочке я купила булочку с изюмом. Изюм выковыряла и съела, а булочку выбросила. По небу плыли легкие облачка, и солнце не жгло. Как это ни странно, погода мне начала даже нравиться. Потом я решила прогуляться по дачному поселку по другую сторону от железной дороги, долго ходила между линиями, рассматривала через заборы домики и участки, пока неожиданно не натолкнулась на знакомую поэтессу, с которой не виделась несколько лет, только перезванивалась по телефону. Она была старше меня, ей было уже сильно за пятьдесят. Мне нравились ее молодые стихи, да и человеком она была великолепным. Такие добрые, чуткие души, особенно, среди поэтесс, встречаются крайне редко. Долгие годы она была официальной любовницей и собутыльницей одного очень известного литератора-патриота, знатока русской истории и русской души, умершего в прошлом году после того, как в третий или четвертый раз он решил «зашиться». Находясь в «завязке», он, тем не менее, обожал широкие застолья, за которыми по обыкновению проходило духовное общение нашей интеллигенции, и всё с азартом подливал своей подруге-поэтессе, пока та не сделалась алкоголичкой. После его смерти, она жутко опустилась, пила по неделям, не могла устроиться даже корректоршей, жила Бог знает чем, крохами, которые удавалось вымолить в литфонде. А ведь, несмотря на пьянство, она трогательно и самоотверженно ухаживала за матерью, глубокой старухой, — что, опять-таки, говорило о ее на редкость благородной душе. К тому же, у нее, бедной, скорбящей и носящей траур по недавно умершему единственному другу и возлюбленному, разгорелась молчаливая, но беспощадная война с законной вдовой литератора, престарелой идиоткой и мещанкой, — за право хранить память об усопшем. Увы, несмотря на скудоумие, законной вдове удалось совершенно отсечь поэтессу от всех архивов, которые она умудрялась сама обрабатывать и, пользуясь громкой фамилией, пристраивать публикации. В результате поле боя, где происходила ожесточенная схватка двух женщин, ограничилось могилой литератора. Скажем, поэтесса обсаживала холмик какими-то редкостными изящными папоротниками, а вдова тут же выкапывала их и выбрасывала на помойку, обсаживая могилу пошлыми фиалками. Поэтесса красила ограду в благородный серебряный цвет, а вдова покрывала мещанской позолотой.