Записки сумасшедшего следователя

Ну и что мне было делать с полученной информацией? Татьяна уверяла, что она запомнила дорогу и может показать, куда они ехали, хотя это были совершенно незнакомые ей места. Мое безрассудство зашло настолько далеко, что я взяла машину, и мы поехали за город, по маршруту, указанному Татьяной. Меня, правда, подкупало то, что я как бы из уст Людмилы услышала единственно, на мой взгляд, возможный вариант того, как Людмилу могли выманить из дому. Естественно, перспективой воссоединения с мужем. Вот в эту ситуацию укладывалось буквально все: и ее радостное возбуждение, и три дня отпуска за свой счет, и согласие выйти из дома на ночь глядя, и ее психологический портрет – домашней, семейной женщины, переживавшей разрыв с мужем, и то, что она не сообщила сестре о намечающейся поездке, поскольку ее семья не очень желала восстановления ее отношений с Цезарем. В эту ситуацию укладывалось и дальнейшее поведение Альбины Федоровны и Цезаря: один, получив краткое сообщение, что с женой несчастье, сообщает всем, что у него умерла жена, вторая через несколько дней после исчезновения невестки, когда вроде бы еще не ясно, где она, выбрасывает из квартиры ее вещи и занимает ее комнату.

Получилось, что за город мы выехали в направлении Луги. В тех местах, Где, по словам Татьяны, должны были быть повороты, они были. И вот наконец мы доехали до места, где, по рассказу Татьяны, десять лет назад машина с Людмилой и Цезарем свернула на бетонку.

Бетонки не было, была асфальтированная дорога. Мы проехали немножко вперед – бетонки не предвиделось. Водитель тормознул, и мы вышли на дорогу. Мимо шел какой-то дедуля с козой, и мы спросили у него, нет ли где-нибудь поблизости бетонки. «Нет, – словоохотливо ответил дедуля, – только одна эта дорога и есть, а потом асфальт кончается, и она по лесу идет, к речке». «Дедушка, – спросила я, – а когда эту дорогу заасфальтировали?» «Да уж лет десять как, – ответил дед. – Раньше-то тут бетонка была, а потом поверх асфальт положили». Не переставая удивляться, мы поехали к речке. Проехали несколько деревенек, и Татьяна говорила – нет, все не то, пока одно местечко не показалось ей похожим. Там я прямиком пошла к участковому и спросила, есть ли на вверенном ему участке домик на отшибе, на берегу речки, где лет десять назад жил старик. Уж не знаю, что было бы, если бы я честно рассказала ему о причинах своего интереса, – обиделся бы он или повеселился. Но я, естественно, правды не сказала, и участковый честно старался помочь следователю прокуратуры города. Он показал мне домик, совсем заброшенный, и сказал, что сейчас в нем никто не живет, но можно поспрашивать окрестных жителей. Мы поспрашивали, и старожилы рассказали нам, что старик, который жил в этом доме, умер несколько лет назад. Что он был настолько нелюдим, что никто даже не знал, как его зовут; что видели, как к нему иногда приезжал парень на белых «Жигулях» – наверное, сын. Мы не верили своим ушам. Оставались сущие пустяки – установить его имя и найти Ивана, поскольку мы уже не сомневались, что попали в «десятку».

Запоров на дверях домика не было, и мы зашли внутрь. Мерзостью запустения пахнуло на нас; в доме не было ничего, что могло бы навести на след хозяев. В сельсовете, куда я заглянула в надежде получить сведения о владельце дома, ждало разочарование – по документам дома вообще не существовало. Не было его, и все. Куда делся старик? Где его похоронили, если он умер? На эти вопросы нам никто не ответил... На мгновение мне даже послышался чей-то дьявольский хохот – мол, мистики захотели? Вот вам!..

В прошлом году истек срок привлечения к уголовной ответственности убийц Людмилы. А дело лежит у меня в кабинете, и когда я, перебирая бумаги, натыкаюсь на него, екает сердце при мысли о доверчивой женщине, чьих убийц я не сумела привлечь к ответственности.

Проработав несколько лет в прокуратуре, я стала остро завидовать людям, которые, выйдя с рабочего места, могут забыть о работе и полностью отключиться от производственных проблем, так сказать, закрыть их в кабинете. Я же думала о своих уголовных делах за едой, в театре, у телевизора и даже во сне продолжала расследовать преступления. Права, права была моя свекровь!

Как-то вечером я за ужином вдохновенно рассказывала мужу о гнилой человеческой ноге, найденной в канализационном люке, и была очень удивлена, когда он, прервав мой рассказ, швырнул в тарелку ложку и выскочил из-за стола с криком о том, что ему кажется, будто эта нога у него в супе плавает. (Но еще много лет мне понадобилось, чтобы понять, что следователь может жить только с себе подобным, а рядом с нормальным человеком сразу заявит о себе несовместимость.)