Записки сумасшедшей: женский роман о пользе зла. Книга 1. Заколдованный круг

Заодно с папой, Нуржан прокляла и маму, которую считала причиной ее разногласий со старшим сыном; а вместе с мамой прокляла и меня.

– Пусть и она сгинет вместе с вами, къывдыщIиIубэ! Какой смысл ей одной оставаться? – сказала она.

27

Проклиная нас, Нуржан говорила громко и страстно; лицо покраснело, платок соскользнул, открывая седые волосы. Отец впервые видел ее такой; он испугался, но оставался непреклонен.

То ли от этого страха, то ли еще по какой причине, которую не осознал, в какой-то момент Лион увидел, как за спиной Нуржан вдруг появилась тень. Непропорционально большая, она мелькнула и исчезла сразу, как только отец подумал: «Этого не может быть». Он говорил с матерью средь бела дня. Они стояли в коридоре дома, где тени в это время нет.

Мысль о тени отняла у Лиона драгоценные секунды, чтобы удержать мать: продолжая сыпать проклятьями, она неожиданно зашла в свою мастерскую и заперлась изнутри на ключ. Уже находясь за закрытой дверью, Нуржан громко поклялась, что крошки хлеба не съест, не сделает глотка воды и не покинет комнату, пока мы находимся в ее доме.

Сказав это, Нуржан замолчала.

28

На календаре вновь 8 марта, но уже 1964 года. Сидя в отцовском грузовике, мы уезжали из Туркужина.

Расположенное в долине реки с одноименным названием, наше селение, извиваясь между холмами, растянулось на целых пятнадцать километров. Последним километром Туркужин упирается в дикий лес, где в тот год еще запросто гуляли медведи и волки, лоси и кабаны, цыгане и просто разбойники…

Отец любил свое селение. Будучи старшим из сыновей, к тому же пасынком Хамида, он готовился уйти от родителей, но не так, и не теперь. Он намеревался жить с ними, пока вырастут младшие братья, подрасту я; пока родится сын.

В тот период многие его сверстники переезжали в город, в том числе с семьями. Не раз звали и Лиона, но он никогда всерьез не рассматривал такой возможности. Отец не любил город. Он планировал, уйдя от родителей, построиться рядом и жить своей семьей.

Эх, какой смысл вспоминать и, тем более, говорить о вчерашних планах? Да и с кем говорить? И зачем? Зачем говорить, если не дорожишь мнением собеседника и не намерен советоваться? Но с кем советоваться? И опять же зачем? Разве можно полагаться на чужой ум, досконально не проверив, не испытав его?

Можно ли вообще полагаться на чужой ум, имея свой?

Вопрос, ответ на который скорее «нет», чем «да».

29

Чем дальше мы отъезжали от дома, тем сильнее погружался отец в печальные думы. Он чувствовал себя одиноким и обреченным; сердце его разрывалось от отчаяния. Люсена сидела рядом, но он молчал, не допуская мысли поделиться с женой страхами и сомнениями.

Что касается Люсены, как и в случае с моим именем, оставив все на усмотрение мужа и судьбы, она тоже погрузилась в думы, но… о своих четвероногих друзьях, которых теперь оставляла.

Свёкров она покидала без сожаления – в том доме ей было, во всех смыслах, и холодно, и голодно, но вот друзья… Большой пес Мишка и безымянная кошка стали ее настоящими друзьями. Кошку с собакой, как и людей, кормили там, откуда мы уезжали, скромно, и мама как могла заботилась о них.

В ответ благодарная кошечка делилась с ней своей добычей. По утрам, зимой, она таскала в кухню задушенных мышей и, положив к ногам своей хозяйки, начинала громко мяукать. Летом вместо мышей были змеи с кладбища, граничившего с усадьбой.

Змеи жили не только на самом кладбище, но и в каменном пороге, отделявшем от него усадьбу. С раннего лета до самой осени кошка таскала задушенных ею змей. По большей части это были детеныши, но попадались и фрагменты взрослых особей…

30

Отвлекаясь от воспоминаний, мама смотрела в окно кабины: мимо проплывал однообразный ряд голых деревьев; за плетнями и заборами, то прямо у края дороги, то в глубине – покрытые соломой и черепицей саманные строения; вдоль дороги, иногда выходя на нее, подгоняемые хозяевами, неспешно двигались коровы и овцы; женщины шли особой, плавной поступью, придерживая коромысла с полными ведрами воды.

Заслышав шум приближающейся машины, сельчане непременно останавливались: пропускали; провожали нас взглядом; смотрели кто и что; чтобы дома рассказать кого и что видели. Порой за машиной увязались собаки; с громким лаем, они бежали за нами, и затем дорога снова пустела.

Грузовик ехал медленно и шумно, то слегка переваливаясь с боку набок, то подпрыгивал на ухабах, то грозя увязнуть в мартовской грязи. Монотонный гул двигателя перекрывал барабанные перепонки, в кабине пахло бензином, я спала…

Сказать, почему я не люблю проклятья? Не потому, что это грех; вовсе, может, и не грех – кто знает? Кто сказал, что проклятье – грех?

Не в этом дело, а в свойствах проклятий, их непредсказуемости. Их легко выпустить и потом так трудно пристроить, нейтрализовать – практически невозможно. Некуда девать этот плевок гнева. Особенно, если это проклятье матери.