Записки сумасшедшей: женский роман о пользе зла. Книга 1. Заколдованный круг

Все это было, как и у родителей мамы, но больше – больше кур, скота, лошадей, кормов, зерновых, овощей и фруктов. А в доме шерстяные ковры на полу и на стенах, окна побольше, перины пышней; и сухо во всех комнатах.

Но нет родственников и соседей, свободно входящих во двор: калитка в воротах всегда заперта, да и двери в доме на замках. В дополнение к традиции затвора, вечно голодный мохнатый гигант Мишка с громким лаем бросается к воротам, стоит кому-то пройти мимо по дороге.

Между тем, черкесский дом без гостей, друзей-родственников, если есть хоть один мужчина – нонсенс. Коммуникации, общение нужны ему как воздух. Будучи кормильцем, мужчина нуждается в связях, чтобы зарабатывать на жизнь, содержать семью, а если надо – защищать.

Такой почитаемый в моем народе закон гостеприимства, излишне романтизированный на самом деле, мне представляется, был условием выживания. Этот закон свидетельствовал не о благонравии, доброте, или беспричинном человеколюбии – куда делись эти наши «народные», «национальные» качества теперь, если это так, – но именно о знании, как именно должно себя вести, чтобы выжить.

В практике гостеприимства, несомненно, содержалась корысть, и была она двоякого свойства. С одной стороны, обычай этот я бы назвала формой молитвы, подношением богам с надеждой, что, принимая незнакомца, оказывая ему покровительство если надо, и помощь, боги в ответ помогут собственным сыну-мужу-брату, находящимся, возможно, в походе, или отправляющимся туда в ближайшее время.

С другой стороны, держа двери кунацкой открытыми, принимая гостя, путника, рыцарь взамен обретал друга – не родственника, но кунака, – то есть вступал в некое братство, зримое физически, способное в свой час поддержать, или даже спасти жизнь…

С третьей стороны, сомневаюсь, что корысть эта осознавалась так структурированно. Если осознавалась вообще. Во всяком случае, большей частью моего народа. Вполне допускаю, все шло не от ума, но сердца. Как у Лиона, моего отца. Он не мыслил себя без друзей и многочисленных братьев.

Даже уединенный образ жизни родителей не был ему помехой – как-то он компенсировал невозможность приводить в дом друзей. С уважением относясь к привычкам родителей, Лион поддерживал должный уровень коммуникаций за пределами усадьбы.

Время показало, именно через Лиона шли сила и достаток всему семейству, которые после его гибели сойдут на нет.

25

Хамид и Нуржан были единственной семейной парой, жизнь которой я наблюдала с интересом. Эти супруги почти не разговаривали друг с другом: несколько слов, фраз в течение дня; история из прошлого, рассказанная неспешно и негромко веером, после трудов; и все.

Дедушка с утра выходил во двор и весь световой день то сад, то скот, то огород; а бабушка – кухня, корова, сепаратор и … дедушка.

Если я не находила вдруг бабушку, шла искать дедушку. Затем, став рядом с ним, оглядывалась кругом. Бабушка всегда оказывалась в пределах его видимости: так она любила мужа, так они любили друг друга.

Я тоже хотела любить именно так. Но теперь могу сказать: любовь бывает разной, иногда – это даже не любовь, но тяжелая, спасибо если не смертельная, болезнь.

26

Вернемся теперь в тот день, когда отец нашел мне имя. Тем же утром он сообщил свое решение Нуржан.

– Назову ее Я, – сказал он матери, которую звал только по имени…

Пока моя младшая сестра не подросла и не превратилась из зеленоглазой доходяги в прекрасного лебедя, я и представить не могла, как выглядела бабушка в молодости. Хотя старшие уверяли, что Нуржан в свое время была настоящей красавицей. Говорили так же, что моя младшая сестра похожа на нее «как две капли воды».

Собственно, в той семье были все красивыми – мужчины, женщины; даже в старости; несмотря на тяжелый крестьянский труд.

Лично я помню Нуржан классической бабушкой, с полным набором морщин на лице и руках, но с белоснежной кожей. Держалась она прямо, ходила степенно, поступь легкая. Небольшие ступни, изящные голени, поддерживающие округлые икры и бедра эталонной старой черкешенки.

Она была не просто красивой старой женщиной, Нуржан читала Коран, делала намаз, пряла, вязала, шила и вышивала; у нее получалось все, за что она бралась. Я гордилась ею.

Что же касается моего имени, оно действительно странное – Я…

Возражения Нуржан, владычицы своего семейства, не сработали. Отец не услышал ни того, что у нашего народа нет имени Я, никогда не было и не будет, и я могу оказаться всеобщим посмешищем; ни того, что имя ребенку, согласно обычаю, дают старшие. Он проигнорировал и самый главный аргумент бабушки – что она уже дала мне прекрасное имя Фатимат.

В тот период чуть ли не в каждой семье были женщины с таким именем. Один поэт пошутил по этому поводу, назвав себя доктором фатиматических наук: «Сестра Фатимат, жена Фатимат, сноха Фатимат и внучка тоже Фатимат!» – изрек он знаменитую фразу.

Но отцу было не до шуток. Он настоял на своем, и бабушка его прокляла. Она, безупречная, делала намаз, читала Коран и никто, ни разу, с тех пор как умерли родители и свекры, не смел ей перечить – даже мужья!