Записки тюремного инспектора

Впрочем, по мере приближения к русскому берегу местные жители стали поговаривать, что, кажется, на ту сторону уже больше не отправляют, а отсылают в Аккерман. В с. Красном, где впервые мы получили эти успокоительные сведения, нам пришлось особенно тяжело. Путь был тяжелый, по колено в снегу, все время в гору. Шел мокрый снег. Ветер дул в лицо, мешая идти. Погода была холодная и сырая, как в ноябре месяце. Конвойные были грубые и не позволяли останавливаться, чтобы передохнуть. До Палангена оставалось всего четыре версты, и потому на душе было мрачно. Арестантская здесь была грязная, темная, маленькая, как кладовка, с земляным полом с невероятным количеством блох. Нары были вдоль сырых стен, узкие, покрытые тонким слоем грязной утоптанной соломы. Мы пришли в с. Красное под вечер и были введены прямо в арестантскую.

Правда, принявший нас румынский солдат оказался в высшей степени вежливым, любезным и отнесся к нам как к интеллигентным людям. Он сразу разрешил нам заказать в том же дворе «мамалыжку» у хозяина этапного помещения и позволил даже М. К. Воздвиженской пойти в хату к хозяину договориться. Хозяин - русский крестьянин оказался тоже радушно настроенным к нам и, угостив Марию Константиновну, разрешил взять камышу, чтобы протопить печурку в арестантской. Молодой солдат оказался румынским евреем, служившим до войны в Вене приказчиком в магазине, и потому сразу разобрался, кто мы такие. Он говорил отлично по-немецки и охотно беседовал с нами.

С особым почтением и исключительным вниманием он относился ко мне. Взяв с меня слово, что молодежь никуда не отлучится, он пообещал не запирать арестантской и сказал, что смотреть за нами он не будет. Очень долго потом я разговаривал с этим евреем, и меня поражало, с какой искренностью и возмущением он относился ко всем происходящим событиям.

Спалось плохо от невероятного количества блох. Утром нас повели в комендатуру, где мы просидели в общей комнате с писарями несколько часов, и никто не сказал с нами ни одного слова. Около 12 часов дня в канцелярию вошел румынский офицер и спросил нас, кто говорит по-французски. Мы встали. Офицер был любезен и сказал, что мы на русский берег отправлены не будем, а сейчас нас повезут в Аккерман. М. К. даже разговорилась с ним, спрашивая о дальнейшей судьбе нашей, но офицер спешил и отговаривался полным незнанием. Мы просили разрешения заказать что-нибудь поесть. Офицер разрешил, но с условием, чтобы мы не отлучались с этого двора. Мы вышли во двор и не знали, как нам это устроить.

В это время по улице мимо нас проходила пожилая женщина. М. К. Воздвиженская вступила с ней в разговор и просила продать нам хлеба и наскоро приготовить какой-нибудь суп. Наш конвойный торопил, говоря, что минут через десять подойдут подводы, на которых мы должны выехать в Аккерман. Эта простая женщина вошла в наше положение и почти бегом направилась в близрасположенную хату, и минут через 15 принесла нам целый горшок картофельного супа с салом и большой кукурузный хлеб.

Настроение у нас было иное. Опасность миновала. Мы спасены. Есть хотелось ужасно. И вот мы сели на улице, возле тротуара у ворот комендатуры, и жадно ели горячий превкусный суп. Из глиняного горшка на морозе валил пар, и так вкусно пахло жареным салом. На душе было спокойно, и это увеличивало аппетит. Большой горшок был доверху полный, так что всем было вдоволь. У ворот стоял конвойный, а возле нас стояла женщина, принесшая нам обед, приговаривая: «Ох, Боже мой! Ешьте, родные, на здоровье». М. К. Воздвиженская была в своем каракулевом саке и в такой же шапочке. Мы тоже имели вид интеллигентных людей. И эта картина, по-видимому, привлекала внимание прохожих и жителей соседних хат. И это было действительно необычайное зрелище. Русская интеллигенция в положении арестантов на бывшей территории Русского государства! И нам вовсе не было стыдно. Мы презирали румын и их ничтожную государственность. Только одна румынская королева оказалась культурным человеком. Это она, говорят, запротестовала против отправки русских на «тот» берег и прекратила глумление над русскими, катастрофически попавшими на румынскую территорию.

До Аккермана оставалось 34 версты. Нас разместили на шести повозках, которые отправлялись в Аккерман за каким-то грузом. Я устал. С чувством глубокого удовлетворения я сел в повозку и протянул ноги на мягкой соломе. Сзади меня сел конвоир - все тот же молодой еврей-румын. Мы ехали молча. Погода стояла мягкая, но морозная. Вся окрестность была покрыта снегом, но дорога была колесная, хорошо наезженная. Ехать было удобно - приятно. Румын, очевидно, что-то размышлял. Во время небольшой остановки, когда возчик-молдаванин ушел к впереди стоящим повозкам, он неожиданно спросил меня: «Вы военный?» Я ответил: «Нет, я юрист». Это было все, что мы сказали друг другу в течение всего нашего путешествия в этот день.