Записки тюремного инспектора

Этими данными, кажется, исчерпываются наши личные впечатления, но все-таки нам приходится слышать от беженцев, что всюду есть хорошие люди, и почти каждый имеет там, где живет, если не друзей, то, во всяком случае, людей, сочувственно относящихся к русским, где они отдыхают душой, как мы среди кашинских жителей. И мы наперед знаем, кто эти люди - сербы, хорваты, словенцы, болгары, македонцы, черногорцы, турки и т.д. Мы заметили, что прежде всего это люди, далеко стоящие от политики и не зараженные пропагандою. Это наиболее стойкие в своих взглядах и самостоятельные люди, открыто возмущающиеся современными тенденциями опрощения культуры. Они не боятся, что скажут другие, и протестуют против создавшего положения. Они не сто -ронятся русских, отлично понимая, что при углублении социальной революции в Европе и им придется не лучше, чем испытали русские люди. И тем более это ценно в них, что чувства их бескорыстны. При общей и притом непоколебимой уверенности, что Россия никогда не возродится.

Таких людей среди иностранцев, которые верили бы в то, что опять будет великая Россия, нет. Россия уже распалась на ее составные части, представляя собою союз более 36 советских республик, и объединить ее опять в одно целое - это есть длительный исторический процесс, к тому же обусловленный появлением такой гениальной личности, как Петр Великий. Европа содействует этому распаду, и к этому свелись результаты европейской войны. В оправдание себе союзники говорят, что русский народ уничтожил себя сам и такого народа не жаль. Так, по крайней мере, говорят нам иностранцы.

Русские беженцы тоже уже больше не верят ни во что. По крайней мере, громадное большинство считает, что мы обречены если не на вечное, то, во всяком случае, очень долгое скитание на чужбине, и люди пожилого возраста на Родину не вернутся. В применении к беженской жизни очень распространен термин «изгнание-ссылка», но, конечно, и то и другое понятие юридически не соответствуют действительности, как и неправильно называют беженство эмиграцией. Тем не менее терминология эта очень удачно характеризует бытовую сторону жизни беженцев и их социальное положение.

Как понятие «эмиграция» может быть применено к тем обеспеченным русским людям, которые своевременно бежали из России, чтобы переждать за границей тяжелое время, так и ссылка-изгнание весьма характерно изображает положение русского беженства. Эмигрант подчинен законам эмиграции и в этом отношении не является отбросом человеческого общества. Для беженцев, катастрофически вступивших на территорию иностранных государств, законы не писаны, так как при нормальной государственной жизни понятия беженства не существует. Вытесненные механически из своей Родины одолевшей революционной властью, не подчинившиеся этой власти и боровшиеся с нею русские люди как бы ушли в изгнание в чужие страны и как насильственно, под действием террора, выброшенные из гущи своего народа, пребывают в беженстве точно в ссылке. Назад вернуться нельзя даже при желании, так как революционная власть не пускает в Россию беженцев. И вот это пребывание за границею носит принудительный характер, приравнивая беженство к ссылке.

Эта аналогия усугубляется бытовою стороною жизни беженца, стоящего вне закона и международного права, фактически делая его жизнь настоящею ссылкою. Мы знаем отлично условия нашей ссылки в Сибирь и другие отдаленные места на окраинах России и утверждаем, что они несравнимы с тяжелыми условиями беженской жизни. Уже одно то, что ссыльный оставался среди своего русского народа и знал, каким законоположениям он подчинен, давало ему громадное преимущество. Ссыльный не был лишен своей Родины и мог обратиться к своему начальству на своем родном языке. Ссыльный был прикреплен к месту, не имея права передвижения, но зато он не был лишен свободы переписки и свидания с родными. Он мог получать письма, газеты, журналы, денежные переводы и сам мог писать хоть ежедневно, зная, что письма его будут доставлены по принадлежности. Ссыльный не был изолирован от людей, его окружающих, и мог устраивать свою жизнь в пределах указанного ему местожительства как ему угодно. Ему не была чужда речь и быт окружающих его людей и не была чужда психология тех людей, с которыми приходилось ему жить.

Мы никогда не думали, что в психологии людей разных наций есть такая большая разница, что люди положительно не понимают друг друга. Не в языке, оказывается, только дело, а люди просто мыслят иначе. Ведь жили же у нас в России чехи, поляки, сербы, хорваты, и нам казалось, что это такие же люди, как мы. Теперь оказалось, что мы говорим не только на разных языках, но и на разных понятиях. Мы можем говорить с ними о погоде, о хозяйстве, даже о политике, но из границ фактического материала и реальных представлений разговор выйти не может.